Дрёма (латин.Melándrium) — двулетние или многолетние полевые травы узнаваемого облика, прежде широко известный род растений семейства Гвоздичные, в настоящее время включаемый в состав рода Смолёвка (латин.Silene). В современной ботанической систематике русскоязычное название «Дрёма» сохранено в качестве третьего альтернативного только за одним видом — Смолёвка (дрёма) белая. Вместе с тем, многие авторы художественных текстов смешивают дрёму с другими родственными и сильно похожими растениями, прежде всего, со смолёвками и смолками.
Многие виды содержат большое количество сапонинов, которые могут использоваться в производстве гигиенических средств. Растения морозостойки, дрёма белая может выращиваться в крупных масштабах вплоть до Московской области. Растение не окультурено и не использутся в промышленности.
Дрёма в кратких цитатах
По народу «сонулей» зовут его, «дремой», потому что на сон наводит, а по-книжному имя ему «цвет лепок». Не довлеет к нему прикасатися, понеже вражия сила в нем.[1]
— Павел Мельников-Печерский, «В лесах» (книга вторая), 1874
Я оглянулся. Средь темной осоки значительно и одухотворенно чуть шевелилась кудряво-розовая дрёма. И всё в ней было жизнь. И всюду была жизнь...[2]
Дрёма в научно-популярной литературе и публицистике
Дрёма египетская
Нежный розовый цвет альпийскогопервоцвета (Primula farinosa — употребляется местными жителями как средство, облегчающее дыхание при восхождении на горы) и других родов, как бесстебельной дрёмы (Silene acaulis), белый цвет анемона, ярко-жёлтый огненный цвет сокольника (Hieracium), медно-красный цвет Bartsia, темно-голубой — генциан, или горечавок (Gentiana), и тёмно-фиолетовый, бархатистый цвет фиалок (Viola calcarata) — вот господствующие тоны, которыми отливает поверхность и к которым при известных условиях (например на Симплоне) присоединяются белоснежные венчики померанцевых цветов Senecio incanus (крестовника), кроваво-красные живучки (Sempervivum), двуцветные астры, серый мохнатый эдельвейс (Edelweiss) и густой лазоревый цвет Eritrichium nanum.[10]
5 мая <1916 года>: солнечно и прохладно (9° Р.) Прилетели пеночки-пересмешки (Hypolais icterina), на 2 дня раньше среднего, и славки-смородинки (Sylvia hortensis), на 4 дня раньше среднего. Зацвела дрема лесная (Lychnis sylvesеtris), на 6 дней раньше среднего. 6 мая: ночью дождь, днем полуясно и весьма прохладно (7° F). 7 мая: пасмурно и холодно (3° F), днем неоднократно перепадали снежинки.[11]
— Дмитрий Кайгородов, Десятый весенний бюллетень, 1916
Дрёма. Цветы обоеполые или однополые, одно- или реже двудомные. Чашечка пятизубчатая с 10 или 20 жилками. Лепестки с двулопастной пластинкой, при основании которой имеется привенчик, реже последний отсутствует. Тычинок 10, столиков 5 или 3. Коробочка одногнёздная, многосеменная, раскрывающаяся 10 и 6 зубцами. Однолетние или многолетние травы с б. м. обильным железистым или простым опушением.[12].
— Владимир Комаров, «Флора СССР», 1934
Дрёма в мемуарах, письмах и дневниковой прозе
Хлѣбныя поля чередуются съ лугами, душистыми и цвѣтущими. Ребята жадно рвутъ прелестные цвѣты, окаймляющіе дорогу. Одинъ выбираетъ нѣжныя кисти бѣлой разновидности колокольчика и соединяетъ ихъ съ разрѣзными звѣздами розовой дремы. Другой перемѣшиваетъ съ васильками душистые колосья блѣдно-желтоватой любки.[13]
— Сергей Рачинский, «Школьный поход в Нилову Пустынь», 1887
Вот дорога моя. Она тянется вверх по угору,[14] откуда стекает в балку полуденный жар. Он зыбится золотистым маревом. Собираю букет на прощанье: синий шпорник, голубая нежная вероника, алые мальвы, медовое облачко дрёмы, зонтики тысячелистника. Дома всякий раз старые люди мои ― тётушка, мать ― радуются таким букетам, вспоминают, вспоминают, как сено косили в Грушевой, в другой ли балке. Вспоминают, вздыхают, говорят: «Может быть, последний раз видим эти цветы…» Знает лишь Бог, для кого и когда день последний и цвет…[9]
— Борис Екимов, «Память лета», 1999
Дрёма в беллетристике и художественной прозе
«...И обходя возле братии, взимая из лона лепок вержаще на кого любо: аще прилепляшесь кому цветок в поющих от братии, и той мало постояв и расслаблен бываше умом, исходяще из церкви, шед в келию и спа; аще ли вержаше на другого и не прильняше к нему цветок, стояше крепок в пеньи, дондеже отпояху утренню». — Вот это тот самый бесовский цветок и есть. По народу «сонулей» зовут его, «дремой»,[15] потому что на сон наводит, а по-книжному имя ему «цвет лепок». Не довлеет к нему прикасатися, понеже вражия сила в нем.[1]
— Павел Мельников-Печерский, «В лесах» (книга вторая), 1874
У самого костра лиловый колокольчик, освещенный красным пламенем, склонялся на стебель, как будто кивал своей нежной и сонной головкою. А мотыльки все летели, летели на огонь и падали, и сгорали. Тихон смежил глаза, утомленные пламенем. Вспомнился ему летний полдень, запах елей, в котором свежесть яблок смешана с ладаном, лесная прогалина, солнце, пчелы над кашкой, медуницей и розовой липкой дремой...[16]
И вдруг из немигающих, вытаращенных глаз зверушки медленно глянула на меня вся жизнь кругом ― вся таинственная жизнь притихшей в прохладе лощины. Я оглянулся. Средь темной осоки значительно и одухотворенно чуть шевелилась кудряво-розовая дрёма. И все в ней было жизнь. И всюду была жизнь в свежей тишине, пропитанной серьезным запахом дуба и ароматами трав.[2]
Ещё совсем, кажется, недавно в лугах желтела куриная слепота; за ней липкая тёмно-малиновая дрёма пошла пятнать весёлые лужайки и поляны в лесу; рожь поднялась совсем высоко...[3]
— Борис Садовской, «Лебединые клики», 1911
Алые капли гвоздики, воздушные на тонких стеблях колокольчики, шелковистая дрёма, похожая на ветерок, заплутавшийся между травы, ярко блиставшие, подобные белому дню, головки пупавок, раковые шейки метёлками, напротив того, умерявшие свет тихой своей фиолетовостью, жёлтые лютики, чем-то напоминавшие пасхальные свечи в весеннюю ночь, и, наконец, у самой земли, разноцветные стайки анютиных глазок, похожих на маленьких девочек в ситцевых платьицах…[5]
— Иван Новиков, «Жертва», 1921
Казалось бы, Варя была ей родней сестры, однако же свой подарок Поля раскутывала с опаской заслужить пусть хоть необидный смешок. Но Варя всё сразу поняла и благодарно прижала к груди скромный Полин дар. То был снопик простеньких полевых цветов, перевязанный ленточкой с конфетной коробки. Всего там нашлось понемногу: и полевая геранька, раньше прочих поникающий журавельник, и ― с розовыми вялыми лепестками ― дрёмка луговая, и простая кашка, обычно лишь в виде прессованного сена достигающая Москвы, и жёсткий, скупой зверобой, и жёлтый, с почти созревшими семенами погремок ярутки, и цепкий, нитчатый подмаренник, и ещё десятки таких же милых и неярких созданий русской природы, собранных по стебельку, по два с самых заветных , вместе исхоженных лугов. Это походило на кроткое благословение родины, залог её верной, по гроб жизни, любви.[17]
И запомнилось мне,
Что в избе этой низкой
Веял сладкий дурман,
Оттого, что болотная дрёма
За плечами моими текла,
Оттого, что пронизан был воздух
Зацветаньем Фиалки Ночной,
Оттого, что на праздник вечерний
Я не в брачной одежде пришел.[19]
Смолянка-сон дремучая, Болотная дрема́. Мечта в уме тягучая, В руках, в ногах, тома́.
Дрема кошачья сонная, Курение болот,
Вся цепкая, вся звонная, Вся в душу зелье льёт.[20]
Спят усталые факиры, Дремлют кацы и шапиры, У трибуны тишь да гладь, (нечего народу знать)...
Тихо здесь в часы досуга...,
Дремлет чёрная дремлюга,
Дрёмы дремлют друг за друга, Дремлик дремлет под кустом, (остальное расскажу пото́м)...[4]
— Михаил Савояров, «Дума о думе» (из сборника «Не в растения»), весна 1917
— Георгий Оболдуев, «Буйное вундеркиндство тополей...» (Живописное обозрение), 1927
Господи Исусе, чудно под Москвой, В Рузе и в Тарусе, в дрёме луговой!
Дрёма луговая! Это к ней вчера
Не переставая липла мошкара.
Сока яз надлома не дал бледный хвощ.
Чувствовала дрёма: утром будет дождь! <...> Глухо тарарахнет предрассветный гром Там, где в гнёздах пахнет пухом и пером.
И взлетит от грома Мошек целый рой,
Как с аэродрома, С дрёмы луговой![8]
↑Д. Н. Кайгородов. Десятый весенний бюллетень. — СПб.: «Новое время», 24 мая 1916 г.
↑Цитируется по изданию: Комаров В. Л. Предисловие // Флора СССР. В 30-ти т. / Главный редактор акад. В. Л. Комаров. — Л.: Издательство Академии наук СССР, 1934. — Т. VI. Редактор тома М. М. Ильин. — С. 701. — 957 с. — 5000 экз.
