Игорь Владимирович Тальков

Время не любит своих героев, оно их безвозмездно уступает будущему. — вариант распространённой мысли, приписываемый в Рунете с 2000-х

Живите, ничего не бойтесь. Чем мы больше боимся, тем мы дольше будем идти к нормальной человеческой жизни…^[1]

Однажды в 1983 году, когда Игорь с другими музыкантами летел в самолёте на очередные гастроли, кто-то из ребят с испугом говорил об авиакатастрофах. На что Игорь произнёс: «Не бойтесь со мной летать. В авиакатастрофе я никогда не погибну. Меня убьют чуть позже, при большом стечении народа, и убийцу не найдут».^[2]

Больно смотреть, как довольны бездарности своей благоприятно сложившейся судьбой — сытые, безмозглые подражатели, слепые попугаи западных групп.
В глазах полная отчуждённость.
Какова цель таких выступлений?
Ведь публика не понимает ни одного слова и совершенно не въезжает в смысл песен, хотя, конечно, многие из этих песен зачастую абсолютно лишены всякого смысла.
Не хочу больше. Эстраду превратили во что-то холодное, грязное, коммерческое антиискусство, одним словом. — 8 мая 1982

Эх, сбить бы замок! Только один сильный толчок! И всё!!! Бурлящим, стремительным потоком хлынула бы жизнь из всех пор, захлестнула, закружила бы всё, окружающее меня…
…И мир стал бы совсем другим — ярким, интересным, как во сне. — 20 апреля 1982

Петь одну и ту же песню в программе мне не доставляет никакого удовольствия. Обстановка в коллективе мерзкая, напряжённая. Народу много, а толку никакого. Программа неинтересная, безвкусная, скучная… Музыканты, как зажравшиеся, сытые коты на лежанке.
С ними каши не сваришь.
А шевелить, уговаривать и доказывать им что-либо так же бесполезно, как разжигать костёр в болоте. — 4 июля 82

Эстрада — большая помойная яма. — 4 октября 1984

Ельцин — предатель, предатель надежд и веры в него десятков миллионов людей. — 26 октября 1989

Крылатые, летайте себе, не опускайтесь на землю, какой бы подчас приветливой и доброй она вам ни казалась. Сначала вас бескрылые будут прощупывать, трогать ваши крылья, удивляться, восхищаться, ну а в глубинах своих чёрных душ завидовать чёрной завистью и тайно ненавидеть.
Когда они вам выщиплют ваши крылья, будет поздно.
Не опускайтесь на землю, летайте себе лучше. — 19 августа 1991

И пусть даже внешне спокойный,
Внутри я пылаю мечтой!
Мечтою высокой, привольной,
Зовущей, толкающей в бой.

На бой с паразитами жизни,
На бой из-под рамп и софит.
Любой паразит только пискни
Ты будешь со сцены убит.

Дайте рупор мне гигантский —
Во всё горло, во все связки
Прокричу над миром,
Завладев эфиром:
«Граждане, внимание!
Граждане, внимание!
Планета в ожидании
Душевного голодания!»
Ну прозрейте, люди.
Мы себя же губим.

Когда зажигаются звезды в небе ночном,
Память непрошеным гостем входит в мой дом:
Тихо войдёт, свечи зажжёт, музыку включит
И беседу начнёт. <…>

Я приглашу на танец Память,
И мы закружимся вдвоём,
И вместе с нами, вместе с нами
Помолодеет старый дом.

Из письма твоего я сложу самолёт,
Самолёт бумажный.
Пусть отправится в полёт, <…>
А куда — неважно.

Пополам за строкой перегнётся строка —
Это так несложно.
Пустит вверх моя рука
То, что стало ложью.

20-й век, как хан Мамай,
Пронёсся над землею,
Но больше всех досталось нам
От этого разбоя.
На мир, где правит капитал,
Он тоже покушался,
Но, получивши по зубам,
Затих и сразу сдался. <…>

Ужасный варвар век-Мамай,
Разрушив храмы наши,
Свои настроил из дерьма
Казённые параши.

Яблоки созревшие срывая,
Осень ранняя идёт за ответом,
И по семенам подводит она
Итоги весны и лета.
Раскололо нас на сердцевинки,
Не осталось от любви ни кровинки.

Дед Егор себя по-странному повёл. <…>

«Прилетят инопланетные товарищи
И помогут всем нам сразу стать товарищами,
Ну, а тех, кто называл себя товарищами,
Ядовитые припрятав в сердце жалища,
Те товарищи сумеют наказать». <…>

Три солнца медленно вставали над планетой,
Кипящим золотом струясь в вершинах гор.
В зелёном небе показалася ракета,
Внутри которой находился дед Егор. <…>

А под крылом ракеты что-то копошилось.
И космонавту показалось, что скала
В туманном мареве враждебно притаилась
И недвусмысленно шипела и ждала.

Дед не ошибся — той скалой маскировался
На протяжении порядка сотни лет
И властью страшною своею упивался
Как чёрт прожорливый и хитрый людоед. <…>

Тут завязался между ними бой неравный.
<…> страшный бой —
Священный бой — не ради денег или славы,
А ради жизни на планете, пусть чужой.

Тут пригодилась деду бывшая сноровка,
Натренированная в органах ЧК,
И без нагана, без тачанки и винтовки
Дед укокошил-таки лютого врага.

И тут же с гор ликующей толпою
Какие-то букашки вниз сползли
И сразу же на месте поля боя
Героя в короля произвели. <…>

Он вспоминал <…>
Несчастной родины своей усталый лик,
Где проводами обожжённые берёзы
Глядятся в муть плешивых рек. Но не до них

Живущим в праздной суете дегенератам —
Лжепокорителям природы и небес.
У них проблемы поважней — им очень надо
План выполнять и двигать атомный прогресс. <…>

Посмотрел в окно и выругался матом,
Поискал в аптечке аспирин,
Зыркнул в небо безнадёжным взглядом
И пошёл за водкой в магазин.

В пластилиновые мысли погружусь
И лежу весь день,
В состоянии скульптуры нахожусь —
Шевелиться лень.

Мне говорили то, что все мои стихи
От совершенства бесконечно далеки.
Мне говорили то, что мой вокальный дар
Действует на головы, как солнечный удар.

Ох уж эти мне друзья-товарищи,
Все, все, все, все знающие,
С камушком за пазухой
И с фигой за спиной
И с одной на всех извилиной. <…>

Мне говорили то, что я не так дышу, <…>
Мне говорили то, что я не то пишу…

Мы родились в комендантский час
Под «колпаком», будто смеха ради,
А тот колпак искусно сшил для нас
Один весёлый дядя. <…>

Треснул дядин колпак.
Треснул, только ветер подул <…>.

Раздался клич: залатать колпак,
Предпринимая необходимые меры,
Но стало ясно: нет таких затрат,
Чтоб залатать химеру.
А слуги дяди себе верны:
И колпаки охраняют спокойно,
И затевают на последние штаны
Большую пере-пере-кройку.

Мои друзья не пишут, не читают,
И до общественных проблем им дела нет,
И ходят с забинтованными лбами
В расцвете лет, в расцвете лет. <…>

Мои друзья <…>
Билеты заказали на Тот свет
И доживают с забинтованными лбами <…>.

Мои друзья щедры теперь на слово,
Да вот бинтов не думают снимать:
Слух прокатился, будто скоро снова
Придётся лбы забинтовать.

Слышал я, что в космос посланы сигналы,
Дабы обнаружить «братьев по уму», <…>

А быть может, в Энной солнечной системе
На планете Модуль-В-13-6 (сикс)
Ждёт таких сигналов агрессивный малый,
Кровожадный, алчный некий мистер «X».

И свою планету, в сущности, угробив,
Истощив запасы нефти, газа, дров,
Упиваясь властью и террор устроив,
Стал небезопасным для других миров.

И давай представим, ради интереса,
Что сигналы наши примет эта мразь,
Вмиг запеленгует и, как злой агрессор,
С кровожадным войском бросится на нас. <…>

И когда над нами страшною бедою,
Общею бедою вспыхнут небеса,
Вот тогда мы станем дружною семьёю
И одной страною хоть на полчаса.

Что Земля — пылинка в мириадах звёздных,
Что судьба планеты — злых стихий каприз,
Мы поймём, но поздно…

Не завидуйте жёнам артистов,
Не вводите себя в заблужденье;
Их судьба — как берёза без листьев
В апогее природы цветенья…

Ложь — железное бревно,
Если тонешь в океане,
Как в обмане, и оно
Увлечёт тебя на дно.
Это ржавое бревно
Церемониться не станет.

Нужно бороться с собой.
Борясь — побеждать.
Победа — самоутверждение.
Самоутверждение — сила,
Помогающая отыскать единственно
Верный путь к своему счастью.

С каждым днём всё больше убеждаюсь,
Что этот мир устроен несерьёзно
И всё в нём происходит слишком поздно. — вошла в альбом «Игорь Тальков», 1986

Не дари мне цветов покупных,
Собери мне букет полевых,
Чтобы верила я, чтобы чувствовал ты —
Это наши цветы, только наши цветы.
Ты пойди на нехоженый луг,
Не жалей ни спины и ни рук <…>.

Заросло васильками небо,
А ромашки из солнца и снега…

И пусть твердят ублюдки,
Что истина опасна, —
Она не проститутка,
Чтоб быть всё время разной.

Можно, можно, можно, в общем, можно
Плавать только по теченью,
Огибая приключенья.
Можно, можно, можно, в общем, можно
Просидеть всю жизнь на месте,
В тёплом доме, в мягком кресле,
И твердить, что жизнь неинтересна.
Но всем всегда дано право выбирать —
Жить или прозябать.
Тлеть, гореть, тонуть или взлетать —
Право всем дано.

Иду себе своей дорогой
И, как за флаг, держусь за мысль,
Что нет мудрее педагога,
Чем наша собственная жизнь.

Природа объявила нам войну,
Смотреть на наше варварство устала.
И первый залп был выпущен в страну,
Страну, что больше всех её терзала. <…>

Природа объявила нам войну,
За то, что мы её, не слыша стонов,
Держали, как заложницу, в плену
И жили против всех её законов. <…>

Природа объявила нам войну,
Чтоб в нас проснулась совесть…

А если хочется молчать —
Молчи, коли молчать приятно,
Поскольку некому превратно
Твоё молчание понять.

Тут монтёр Петрович встал <…>:

— Перестрелка, перестройка —
Нас ничем не испугать,
Мы народ довольно стойкий,
Но до срока, вашу мать.

Ты вот выдал директиву,
В «Волгу» сел — и будь здоров,
А какая перспектива
Нам от этих громких слов? <…>

Я всю жизнь свою ишачу,
А живу в такой норе,
Что порой к иной собачьей
Зависть прячу конуре. <…>

Вы на деле докажите,
Что заботитесь о нас,
Ну а мы уж, извините,
Перестроимся без вас.

Они не думают, не чувствуют, не слышат,
Они не видят ни зги.
Они не любят, не страдают, не ищут,
Не напрягают мозги.
У них руки — лопаты, глаза — пятаки,
А вместо лиц — квадратные совки.

Совки, не отдадим мы вам страну!
Совки, мы объявляем вам войну! <…>

Они в создании своём не виноваты.
Их выпестовала власть,
Которой выгодно плодить дегенератов,
Чтоб ненароком не пасть.

Штормит океан, накалившись от безумных страстей,
Гонит ветер тучи смутных вестей
над головой, над головой.
Со дна поднялась и на гребне волн отправилась в путь
Океана потаённая суть
плотной стеной, плотной стеной.
Спасательный круг, на тебя одна надежда, мой друг, <…>
И, сжимая осторожно мне грудь, поднимаешь над волною.
Спасательный круг, я вдыхал в тебя труды многих лет,
Говорят, что я крамольный поэт,
пусть говорят, Бог им судья.
Придут времена, и подует освежающий бриз,
и оценят наш сегодняшний риск
наши друзья, наши друзья.

Сцена,
Я продирался к тебе сквозь дремучие джунгли закона,
Что на службе у тех, кто не верит ни
в чёрта, ни в Бога.

Товарищ Ленин, а как у Вас дела в аду?
Вы там на сковородке иль на троне?
Готовитесь ли к Страшному суду
Или надеетесь, что дьявол выдаст бронь Вам?

Нет, брони Вам, товарищ, не видать.
Господь не допускает компромиссов.
И мы хотим успеть Вам всё сказать,
Пока Ваш дух не воплотился в крысу.

Мы — подкидыши, стервы эпохи,
Чудом выжившие под забором,
Отсекавшим от Господа Бога
Вакханалию лжи и террора. <…>

Ладно, хватит! Мы встали с колен
И расправили плечи
Пусть вокруг запустенье и тлен,
Но ещё и не вечер.

Знакомая картина —
Шедевр застойных лет…
Но кто вернёт нам силы,
Что отнял худсовет?
Каким счастливым раем
Оправдан опыт проб —
Полжизни выживаем,
Полжизни смотрим в гроб. <…>

«Не профессионально.
Расформировать.
Ваше образование? Нет?
До свиданья.
Спасибо за внимание!»

Господин президент, почему Ваш оппонент —
Преступник Горбачёв— от Вас по левое плечо на съезде?!
Хватит!
Старый волк КПСС в овечью шкуру влез,
Чтоб вписаться в поворот, подсуетился,
Поменяв «СС» на «Р», овца ДПКР
Волчьей пастью попытается вцепиться в трон.
Хватит!
Господин президент, разгоните свой конвент.
Не тошнит от речей в прошлом явных стукачей?
<…> путч:
Подставили дебилов и — в тень, а Горбачёв-то чист… <…>

Верит в Вас, как в Бога,
Измождённая страна,
Коммунизмом поражённая,
Очнувшаяся от сна.

Обрядился в демократа
Брежневский «пират»,
Комсомольская бригада
Назвалась программой «Взгляд»,
Минздрав метнулся к Джуне,
Атеисты хвалят Глоб,
И бомбит жлобов с трибуны
Самый главный в мире жлоб. <…>

Перестроиться не сложно,
Только вот ведь в чём беда:
Перестроить можно рожу,
Ну а душу — никогда.

Обрядили тебя негодяи в наряд Арлекино
И на место короны напялили красный колпак.
И стоишь ты на паперти нищей
И просишь подаяния у мира.
Разве не так?
Родина моя (или не моя)
Скорбна и нема. <…>

Моё имя — изгой.
По земле родной
Я хожу, как гость.
Мне бросают кость
Паразиты и дельцы,
Проститутки и купцы,
Тянут жилы, соки пьют
И за мой же счёт живут. <…>

Полыхает пожаром земля,
И поэты сгорают,
А тебя окружает зима.

Она танцует в Сан-Франциско,
Я пою в Москве.
Вся наша жизнь похожа
На пари.
Я знаю лишь три слова
На английском языке,
Она на русском знает
Только три:
I love you! <…>
А между нами океан,
Борьба систем,
На страже часовые пояса.
Но разрывает телефон
Пространство без проблем,
И слышит космос только наши голоса:
Love you!
I love you!
Я ей говорю. <…>
Она мне отвечает: «Я тебя люблю!»

… меня до сих пор мучает недоумение: почему наша церковь в стороне от памяти поэта, столь преданного Господу?! <…>
С ним нельзя было «договориться», подкупить златом и славой — он служил только Богу и своему несчастному русскому народу. И тогда они поняли, что проще всего — ускорить его конец. <…>
Кому не нравятся все власти, тот не нравится всем властям.^[5]

Незачем более выискивать и имя убийцы Талькова.
<…> с молчаливого согласия большого количества вовлечённых в данный процесс лиц, довольно прозрачное дело постарались замять, растворить, как сахар в чае, облечь таким ореолом таинственности <…>. Что у нас подобное — редкость что ли? Апологеты тальковского творчества подозревают, что на всё более изнашивающихся и морально устаревающих шлягерах не протянуть широкой памяти об Игоре долго, не избежать запустения музею <…>. Загадку гибели надо хранить, а харизматичность образа (если даже он станет выглядеть всё брутальнее) крепить.^[6] — рецензия на^[3]

Я смотрю на Игоря Талькова не как на поэта, хотя среди сотен его текстов есть и немало поэтических жемчужин, а как на один из немногих реальных символов попытки возрождения национальной России в конце XX века. <…>
Игорь Тальков — это случайно взлетевшее чудо в отечественной эстраде. Таких не должно было быть там изначально, <…> не могло быть таких ярких и открыто социальных русских песен протеста. Русскость пугала всех менеджеров шоу-бизнеса. Но она же, энергетически заряженная до немыслимых пределов, притягивала к себе уже сотни тысяч подростков.
Рождённый в самом низовом народе, да ещё с прошедшими тюрьмы и лагеря, со старшим братом, рождённым в тюрьме, не мог Игорь Тальков искренне стать певцом царской великосветскости. Кость не та, кровь не та <…>. И потому сквозь наивную царскую утопию Игоря Талькова благополучно прорывается русский национальный протест.^[7]

Пока на дворе стоял совок и у нормальных команд были проблемы, он пел исключительно про Чистые пруды. А после перестройки, когда всё стало можно, вдруг таким смелым оказался…^[8][9]

Когда разрабатывали план по развалу СССР, отец был выгоден как антикоммунистический певец. Он готовил сознание людей. И сам того не ведая, помогал врагам. Отец пел, основываясь на тех знаниях, которые были ему доступны. Когда страна распалась, его предупреждали, в какую сторону идти дальше. Но он от исторических песен перешёл к актуальным <…>. Он дал понять, что молчать не собирается. Понял, что дело не в коммунистах. Осознал, что вывески сменились, а суть осталась, и народ по-прежнему дурят. В итоге, стал не выгоден. Он был на пике, собирал стадионы, просвещал людей. И его начали дискредитировать, а потом и уничтожили физически, чтобы не мешал.^[10]