Капельди́нер (от нем.Kapelldiener — дословно «служащий капеллы», также контролёр-билетёр и просто билетёр) — должность в театре, кинотеатре или концертном зале. В обязанности билетёра-капельзинера входит: запустить зрителей в фойе или в зрительный зал, проверить билетов при входе, помочь зрителям в отыскании места, ответить на вопросы посетителей.
В прошлом капельдинером (в отличие от капельмейстера) также называлась должность помощника руководителя или главного дирижёра оркестра, который занимался хозяйственными и техническими вопросами подготовки к концерту. Само по себе слово нем.Kapelldiener обозначало служителя капеллы, который занимался хозяйственными и техническими делами: нотами, свечами, настройкой инструментов. К примеру, Шуберт был капельдинером в оркестре венской семинарии. В этой должности он также дирижировал оркестром, когда капельмейстер не мог присутствовать.
Капельдинер в определениях и кратких цитатах
...какой-то титулярный советник, когда сделали его правителем какой-то отдельной небольшой канцелярии, <...> поставил у дверей каких-то капельдинеров с красными воротниками, в галунах, которые брались за ручку дверей и отворяли её всякому приходившему...[1]
Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер.[3]
Капельдинер-старичок снял шубу с Вронского и, узнав его, назвал «ваше сиятельство» и предложил не брать нумерка, а просто крикнуть Фёдора. В светлом коридоре никого не было, кроме капельдинеров и двух лакеев с шубами на руках, слушавших у двери.
Капельдинеры (стаскивая с публики шубы). На чаёк бы с вашей милости! (Не получив на чаек, хватают публику за фалды.) О, черная неблагодарность!!! (Стыдятся за человечество.)[4]
Капельдинеру, конечно, приятно тоже заработать. Ну, он и старается. Если усердный человек попадется, так он так распишет, что и смотреть не надо. Лучше автора.[7]
Вообще, театры пугают меня после одного случая: однажды я приехал в театр с опозданием — к началу второго действия и, впопыхах, сбросив пальто на руки капельдинера у вешалки, ринулся к дверям. Но капельдинер бешено взревел, бросил мое пальто на пол, догнал меня и схватил за шиворот.[8]
В вестибюле театра у синей гардины
ждет металлический капельдинер.[9]
— Семён Кирсанов, «К цветастым клумбам и траве...» (Поэма о роботе), 1933
Поразили меня курьеры и капельдинеры. Ни один из них не сидел на месте, а все они находились в состоянии беспокойного движения, непосвящённому человеку совершенно непонятного.[10]
— Михаил Булгаков, «Записки покойника (Театральный роман)», 1937
Театр должен быть <...> радостным и светлым праздником. Пусть будут в театре яркие краски, пусть зрителей встречают капельдинеры в красных костюмах с золотым шитьём.[11]
— Юрий Елагин, «Укрощение искусств», 1952
...само слово «капельдинер» подзабыто, заменено другим ― «билетёрша». Билетерши эти бывают разные ― добрые, злые, агрессивные, деловые.[12]
— Анатолий Эфрос, «Профессия: режиссёр», 1987
...хочешь умереть как Моцарт или жить до ста лет как простой капельдинер?[13]
— Виктория Токарева, «Мой мастер», 2002
...все капельдинеры меня знали и даже любили ― это ведь были члены семей артистов Большого театра.[14]
— Владлен Давыдов, «Театр моей мечты», 2004
...капельдинер, прослуживший в театре пятьдесят лет, и «одевальщица», помнящая, в каком порядке надо вешать ордена на военный мундир середины Х1Х века, оба заслуживают награды.[15]
— Сергей Есин. Дневник, 2006
Капельдинер в публицистике и документальной литературе
Станиславский убирал из своего театра все лишнее, что могло бы отвлечь зрителя от главного ― от человеческих переживаний, от глубоких психологических конфликтов и драм, происходивших на сцене. Отсюда исключительная скромность, покой и темные краски всей обстановки Художественного театра. Темно-серые или темно-зеленые тона окраски стен, мягкие ковры на полу, скромные, но удобные, со вкусом сделанные кресла в зале, бесшумно раздвигавшийся темно-серый занавес с белой чайкой ― эмблемой театра, капельдинеры в скромных форменных костюмах, без обычных золотых пуговиц и позументов... <...> Вахтангов же хотел прямо противоположного: «Зритель должен каждую секунду чувствовать, что он находится в театре, а не в жизни. Театр должен быть для него радостным и светлым праздником. Пусть будут в театре яркие краски, пусть зрителей встречают капельдинеры в красных костюмах с золотым шитьём».[11]
— Юрий Елагин, «Укрощение искусств», 1952
Капельдинер в мемуарах, письмах и дневниковой прозе
Но меня занимает даже не эта, непомерно разросшаяся (обходящаяся, кстати, очень дорого) притеатральная армия. Тем более что в ее рядах как раз бывают люди, преданно и бескорыстно любящие театр. Мы не случайно на всю жизнь запомнили лица некоторых старых мхатовских капельдинеров. Они тоже, наверное, знали внутримхатовскую жизнь и интересовались ею. Но на их лицах перед спектаклем было написано нечто такое, что заставляло нас, юнцов, соображать, куда мы пришли и кто для нас сейчас выйдет на сцену. Сейчас таких капельдинеров нет или почти нет. И само слово «капельдинер» подзабыто, заменено другим ― «билетёрша». Билетерши эти бывают разные ― добрые, злые, агрессивные, деловые.[12]
— Анатолий Эфрос, «Профессия: режиссёр», 1987
...в конце концов моё начальство запретило мне появляться в театре, да еще в партере! Стали придираться: есть ли у меня увольнительная и на какие деньги я хожу в театр. Хотя у меня, как я уже говорил, был постоянный пропуск, да и все капельдинеры меня знали и даже любили ― это ведь были члены семей артистов Большого театра.[14]
— Владлен Давыдов, «Театр моей мечты», 2004
Вот тут и стало понятно, как разнятся творчество и чиновничество. Последним подавай всё по форме: «новые» роли, общий репертуар. Они не знают, как сложно год за годом держать репертуар. Они не понимают, что капельдинер, прослуживший в театре пятьдесят лет, и «одевальщица», помнящая, в каком порядке надо вешать ордена на военный мундир середины Х1Х века, оба заслуживают награды.[15]
— Сергей Есин. Дневник, 2006
Капельдинер в беллетристике и художественной прозе
Так уж на святой Руси всё заражено подражанием, всякий дразнит и корчит своего начальника. Говорят даже, какой-то титулярный советник, когда сделали его правителем какой-то отдельной небольшой канцелярии, тотчас же отгородил себе особенную комнату, назвавши её «комнатой присутствия», и поставил у дверей каких-то капельдинеров с красными воротниками, в галунах, которые брались за ручку дверей и отворяли её всякому приходившему, хотя в «комнате присутствия» насилу мог уставиться обыкновенный письменный стол.[1]
— Nathalie, vos cheveux, <Натали, твои волосы> — прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. <...>
— Чудо! — сказала Наташа, — вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.[3]
Вронский вошел в театр в половине девятого. Спектакль был во всем разгаре. Капельдинер-старичок снял шубу с Вронского и, узнав его, назвал «ваше сиятельство» и предложил не брать нумерка, а просто крикнуть Фёдора. В светлом коридоре никого не было, кроме капельдинеров и двух лакеев с шубами на руках, слушавших у двери. Из-за притворённой двери слышались звуки осторожного аккомпанемента стаккато оркестра и одного женского голоса, который отчетливо выговаривал музыкальную фразу. Дверь отворилась, пропуская прошмыгнувшего капельдинера, и фраза, подходившая к концу, ясно поразила слух Вронского. Но дверь тотчас же затворилась, и Вронский не слышал конца фразы и каданса, но понял по грому рукоплесканий из-за двери, что каданс кончился. Когда он вошел в ярко освещенную люстрами и бронзовыми газовыми рожками залу, шум еще продолжался. На сцене певица, блестя обнаженными плечами и бриллиантами, нагибаясь и улыбаясь, собирала с помощью тенора, державшего ее за руку, неловко перелетавшие через рампу букеты и подходила к господину с рядом посередине блестевших помадой волос, тянувшемуся длинными руками через рампу с какою-то вещью, — и вся публика в партере, как и в ложах, суетилась, тянулась вперед, кричала и хлопала. Капельмейстер на своем возвышении помогал в передаче и оправлял свой белый галстук. Вронский вошел в середину партера и, остановившись, стал оглядываться.
Капельдинеры (стаскивая с публики шубы). На чаёк бы с вашей милости! (Не получив на чаек, хватают публику за фалды.) О, черная неблагодарность!!! (Стыдятся за человечество.) Один из публики. Что, выздоровел Лентовский? Капельдинер. Драться уж начал, значит выздоровел! Ганзен (одеваясь в уборной). Удивлю же я их! Я покажу им! Во всех газетах заговорят![4]
— Нет, я знаю, Марья Ивановна, что вы влюблены.
— Ну, предположим, что это так. Что же из этого следует?
— Я хотела вас спросить: как это бывает? Марья Ивановна невольно расхохоталась.
— Ах, дурочка, дурочка!.. Догадываюсь: ты тоже влюблена?
— Не знаю… За меня сватаются двое: старший капельдинер Иван Тимофеич и парикмахер Альфред.
— Которого же ты любишь?
— Мне оба нравятся одинаково.
— Ах, глупенькая, глупенькая!.. Если оба нравятся, значит, не любишь ни одного из них. Любят только одного… Твое время еще не пришло, Таня. Когда полюбят, то никого об этом не спрашивают.
Марья Ивановна обняла и расцеловала наивную девушку, у которой выступили слёзы на глазах.
— Вас все любят, Марья Ивановна, за вами все ухаживают, — шептала Таня, прижимаясь своей белокурой головкой к плечу Марьи Ивановны. — Вы только не хотите мне сказать, а сами все знаете… Капельдинер Иван Тимофеич с горя пьет третью неделю, а парикмахер Альфред грозит застрелиться, и я не знаю, что мне делать…
Над этой сценой Марья Ивановна долго смеялась, но Ружищев находил ее совсем не смешной.
Они виделись каждый день. Ружищев каждый вечер проводил в саду, как на дежурстве. Он знал в лицо не только всех артистов, капельдинеров и официантов, но и садовых завсегдатаев, котов и хулиганов. И чем ближе он знакомился с этой клоакой, тем сильнее ее ненавидел. Это было нечто ужасное, безобразное и безнадежное…[5]
Вечером мы отправились в Большой театр, где играла итальянская труппа. Билетов у нас не было, но мы шли с видом людей, у которых есть абонемент. Прежде всего Пепко отправился в кассу, чтобы получить билет, — расчет был настолько же верный, как возвращение с того света.
— А, чёрт… — обратился Пепко. — Идем в пятый ярус!
Мы поднялись по бесчисленным лестницам к знаменитой «коробке», где изнывали счастливцы, получившие билеты ценой целонощного стояния в цепи у кассы. Пепко довольно развязно обратился к расшитому капельдинеру.
— Можно-с… — ответил театральный холуй, меряя нас взглядом с ног до головы. — Пять рублей с персоны…
— За что?
— А постоять у двери… Все будет слышно.
У нас было на двоих всего четыре рубля, и поэтому предложение капельдинера не могло быть осуществимо. Пепко заскрипел от ярости зубами, обругал капельдинера, и мы быстро ретировались во избежание дальнейших недоразумений.[6]
— Вам госпожу Патти желательно посмотреть? — заговорил мужик, обращаясь к нам.
— Да…
— В лучшем виде: полтора целковых с рыла.
— У тебя есть билеты?
— Какие там билеты… Прямо на сцену проведу. Только уговор на берегу, а потом за реку: мы поднимемся в пятый ярус, к самой «коробке»… Там, значит, есть дверь в стене, я в нее, а вы за мной. Чтобы, главное дело, скапельдинеры не пымали… Уж вы надейтесь на дядю Петру. Будьте, значит, благонадежны. Прямо на сцену проведу и эту самую Патти покажу вам, как вот сейчас вы на меня смотрите.
Предложение было более чем соблазнительно, и мы покорно последовали за дядей Петрой опять в пятый ярус.
Второй подъем даже для молодых ног на такую фатальную высоту труден. Но вот и роковой пятый ярус и те же расшитые капельдинеры. Дядя Петра сделал нам знак глазами и, как театральное привидение, исчез в стене. Мы ринулись за ним согласно уговору, причем Пепко чуть не пострадал, — его на лету ухватил один из капельдинеров так, что чуть не оторвал рукав.
— А, черт… Чуть на язык не наступил, — ругался Пепко, шагая в темноте по узкой чердачной лестнице.
Еще одно мгновение, и мы на потолке Большого театра, представлявшем собой громадный сарай размером в хороший манеж. Посредине из широкого отверстия воронкой шел свет от главной люстры. Несколько рабочих толпились около этого отверстия, точно сказочные гномы.
— Теперь, брат, шабаш!.. — заявлял торжествовавший дядя Петра. — Теперь вот скапельдинерам…
Он показал рукой символически-обидную фигуру и хрипло захохотал. «Скапельдинеры» были посрамлены, а мы торжествовали.[6]
Один провинциал приехал специально в Петербург посмотреть «Весёлую вдову».
Очень разочаровался.
— Вот так веселая вдова! Нечего сказать! Просто черная будка с зеленым бантом. Музыка еще туда-сюда, а уж посмотреть совсем не на что.
Ну, на то он и провинциал. Опытных людей не проведешь!
Они живо разберут, что шляпа, а что сцена. Опытному человеку если станет любопытно, что на сцене происходит, он поманит к себе капельдинера, сунет ему двугривенный и шепнет на ушко:
— Пойди-ка ты, братец, да разнюхай хорошенько, что у них там делается. Потом приди, расскажи. Толково расскажешь — еще гривенник получишь.
Капельдинеру, конечно, приятно тоже заработать. Ну, он и старается. Если усердный человек попадется, так он так распишет, что и смотреть не надо. Лучше автора.[7]
Вообще, театры пугают меня после одного случая: однажды я приехал в театр с опозданием — к началу второго действия и, впопыхах, сбросив пальто на руки капельдинера у вешалки, ринулся к дверям. Но капельдинер бешено взревел, бросил мое пальто на пол, догнал меня и схватил за шиворот.
— Как вы смеете, чёрт возьми? — крикнул он.
Оказалось, что это был полковник генерального штаба, приехавший за минуту до меня и только что раздевшийся у вешалки.
Мы стали ругаться, как сапожники, и я заявил, что пойду сейчась к околоточному составить на него протокол. Я побежал по каким-то коридорам, после долгих поисков нашел околоточного и, задыхающимся голосом, сказал:
— Меня оскорбили, г. околоточный. Прошу составить протокол.
— Убирайтесь к чёрту! — завопил он. — Какой я вам околоточный?
Когда я рассмотрел его — он оказался тем же полковником генерального штаба, на которого я снова наткнулся в полутьме.
Изрыгая проклятия, я опять побежал, нашел околоточного (уже настоящего) и, приведя его на место нашей схватки, указал на стоявшего у вешалки полковника:
— Вот он. Ругал меня, оскорблял. Арестуйте его.
И поднялся страшный крик и суматоха. Офицер назвал меня, в конце концов, идиотом, и я не спорил с ним, потому что, после десятиминутных пререканий, выяснилось, что это другой офицер, а тот первый давно уже ушел.
Все ругали меня: офицер, околоточный, капельдинеры…
Было скучно и неприветливо.[8]
Поразили меня курьеры и капельдинеры. Ни один из них не сидел на месте, а все они находились в состоянии беспокойного движения, непосвящённому человеку совершенно непонятного. Так, Демьян Кузьмич рысцой пробежал мимо меня, обгоняя меня, и поднялся в бельэтаж бесшумно. Лишь только он скрылся из глаз, как из бельэтажа выбежал и вниз сбежал Кусков, тоже рысью и тоже пропал. В сумеречном нижнем фойе протрусил Клюквин и неизвестно зачем задёрнул занавеску на одном из окон, а остальные оставил открытыми и бесследно исчез. Баквалин пронёсся мимо по беззвучному солдатскому сукну и исчез в чайном буфете, а из чайного буфета выбежал Пакин и скрылся в зрительном зале.[10]
— Михаил Булгаков, «Записки покойника (Театральный роман)», 1937
Знакомый седой капельдинер в крахмальном воротничке и докторском пенсне, казавшийся Шуре прежде не очень симпатичным, бросился, расталкивая публику, навстречу Шуре и сначала крепко пожал, а потом неожиданно поймал и, покраснев, поцеловал ей руку, разроняв несколько афишек из своей пачки. Французским ключом он открыл боковую, «казенную», ложу и, суетливо помахивая афишами, оглядываясь и улыбаясь, ушел.[16]
— Фёдор Кнорре, «Жена полковника», 1947
Но для самого творца всё-таки важно, сколько он проживет. Как надолго задержится на этом свете? И если бы Моцарта в последний час его жизни спросили: хочешь умереть как Моцарт или жить до ста лет как простой капельдинер? Что бы он выбрал?[13]
— Виктория Токарева, «Мой мастер», 2002
Капельдинер в стихах
И снова правит он театром
И мечется туда-сюда;
То острижёт до кожи труппу,
То космы разрешит носить.
А сам не ест ни щей, ни супу,
Не может вин заморских пить.
В пиесах, ради высших целей,
Вне брака допустил любовь
И капельдинерам с шинелей
Доходы предоставил вновь...[2]
Ни гарь, ни газ, ни свинцовая пыль отныне людей не гробят. Железной ногою в шахту вступил чернорабочий Робот.
В вестибюле театра у синей гардины
ждет металлический капельдинер.[9]
— Семён Кирсанов, «К цветастым клумбам и траве...» (Поэма о роботе), 1933
Источники
↑ 12Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений в 14 томах. — М.: Изд-во Академии Наук СССР, 1952 г.
↑ 12Н. А. Некрасов. Полное собрание стихотворений в 3 томах: «Библиотека поэта». Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1967 год
↑ 12Толстой Л. Н. Собрание сочинений: В 22 т. — М.: Художественная литература. — Том 5. «Война и мир».
↑ 12Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1974 год — том 2. (Рассказы. Юморески), 1883—1884. — стр.321
↑ 12Мамин-Сибиряк Д.Н. Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Хлеб. Разбойники. Рассказы. — М.: Правда, 1958 г. — стр.425
