Олег Всеволодович Медведев

Ты не гляди, не гляди назад,
Покидая сей хмурый край.
Утро встаёт, ты его солдат,
Твоё дело — друм линкс, цвай-драй^[1].
Пусть только пыль и тлен впереди,
Да пустые шкуры гадюк,
Но там рожденные, чтоб ползти,
Косяками летят на юг.

А там под Ватерлоо каждый третий убит,
Жак русоголовый ловит цокот копыт.
Продержись немного, фитиля не туши —
Мчатся на подмогу кирасиры Груши.

И кем бы ты ни был — не умирай,
Ты видишь, как небо льёт через край.
Те, кто нас любит, смотрят нам вслед.
Мерседес — бенц, а мы ещё нет!

Ты взял себе новый кар и классную мебель,
От пьянки до бабы, от даты до даты…
Ты высунул нос и думаешь, что ты в небе.
Эх, бедолага, хрен угадал ты!

Парусник на волне, пьяный распев бродяг,
Медное соло «Все, кто живой — на ют!»
Быть бы средь них и мне, мне бы услышать, как
Раковины затейливые поют.

Ты рассуждаешь умно,
Я б так хотел тоже,
Но кто оживил струны —
Быть умным уже не может…

Слушай и считай, сколько раз «ку-ку»,
Сколько нам до счастия насчитала
Розовая птица на сером суку,
Сбейся посреди, и считай сначала.

Ветер метет перроны, поезд отходит через минуту,
Точно по расписанью — хули ж им, поездам.
В грустный мотив разлуки что-то еще вплетается, будто
Пуля в аккордеоне катится по ладам.

Слева по борту рай —
Держись, Сизиф, волоки до него свой камень,
Пусть бабочки на плече
Расправляют крылья, видя как там, вдали,
Утро грызет капкан
И улыбается сломанными клыками, а
Слева по борту рай,
Справа по борту рай,
Прямо по ходу рай.

О том, что если выбрал поле, так на нем и стой,
Не меняйся в цвете, коль билетик пустой —
Пусть меняет место, кто пойдет за тобой.
О том, что лучше задохнуться, чем вдыхать этот дым,
О том, что лучше быть коричневым, чем голубым —
Пой, моя упрямая религия, пой!

Мели её, эту смесь из иллюзий, небыли, снов и были,
Чтоб, в клочья порвав экраны, чернее сажи и черта злей,
Лихой паровоз Люмьеров ворвался в зал и пошел навылет,
Разбрызгивая по стенам мусьёв, мадамов и мамзелей.

Вокруг все твердят, как спелись,
Что, коли уж стал героем,
То должен ты, строг и строен,
на каждую лажу мира клинок вынимать из ножен.
Но в этом-то вся и прелесть,
Что, если ты стал героем, —
А ты уже стал героем —
То никому на свете ты ничего не должен.

Сказкам — отбой, книжкам — отбой,
Война стоит у дверей.
Здравствуй, мальчик, я за тобой,
Вставай и двинем скорей.
Под коврик ключ, и шаг за край,
И счастье тем, кто не спал.
В седьмое небо идет трамвай,
Сдувая листву со шпал.

Поезд всё скорей, музыка слышней,
Плеск твоих морей всё яснее в ней, —
Всё, ради чего стоило сто лет мыкать вьюгу.
Видя без труда, кто ты есть таков,
Летняя звезда всех проводников
Следом за тобой катит по холмам, да по кругу.

Я смотрю на маски черные на стене:
Часовые Зулуленда созерцают снега.
А вы бы, черные, сумели б отстоять континент,
Где с десяток диссидентов на один ассегай?

Сорок лет — это те же двадцать, дело только в цене.
В сорок рваться из резерваций веселее вдвойне.
Веселей игра-угадайка: свой ты или чужой
Среди тех, кто едет с Клондайка без гроша за душой.
Словно кошки в ночи мурлычут дальние дизеля.
Сорок лет — ни наград, ни лычек. Что ж, с нуля, так с нуля.

Дремлет Малыш, под одеялом темно,
Спит и видит сладкие сны.
В них, как и прежде, вдруг влетает в окно
Карлсон, вернувшийся с войны.

У всей тусовки мухоморное похмелие,
Шприцы немытые уходят в вены синие.
И генерируют пророки очумелые
Пустые выхлопы безумья и бессилия.
Их рок-н-ролл давно издох к такой-то матери,
Лежит в канаве и на части разлагается.
Вопил: «Мы вместе!», все по кайфу, мол, и на тебе —
Он даже сдохнуть не сумел как полагается.

Где ж ты, моя пятница? Прошляпил в ночи.
Но я умею пятиться — тупик научил.
Туда, назад, к началу, где в полный ход
Отходит от причала мой старый год.
Погружу в трюмы я стальные слова
Да дудочку угрюмую, семь шестьдесят два.
Скорлупой крабьей хрустнет мир под ногой,
Уходи, кораблик, приходи, другой.

Так где же он есть, затерянный наш град? Мы не были вовсе там.
Но только наплевать — что мимо, то пыль, а главное — не спать в тот самый миг, когда
Придет пора шагать весёлою тропой полковника Фосетта,
Нелепый этот вальс росой на башмаках нести с собой в затерянные города.

Знание своей судьбы олуху на кой ляд?
Руки мои слабы, зубы мои болят,
Горе летит орлом, счастье — подбитой утицей.
Чокнутый местный бог, вечный анфан террибль,
Тычет планету в бок шилом под материк,
Силится выяснить, как она, болезная, крутится.

Ведь нам без связи — ни вверх, ни вниз, словно воздушным змеям:
Выше нас не пускает жизнь, а ниже мы не умеем.

Так рысачь чужих побережий между,
Пей бурбон, тоску колесом дави,
И давай учись-ка жить без надежды,
Если не научился жить без любви.

Магеллан — не фамилия, это званье.
И не званье даже, пожизненный статус твой.
Встанет вечное многолуние Магелланье
Над седою адмиральскою головой.

Крутые дяди говорят: «Твои потуги смешны,
Куда годна твоя дурацкая рать?
Подумай сам, коснется дело настоящей войны —
Они же строя не сумеют держать!»
Ты серый снег смахнёшь с лица, ты улыбнёшься легко,
Ты скажешь: «Верно, но имейте в виду:
Где ваши штатные герои не покинут окоп,
Мои солдаты не сгибаясь пройдут»

Hынче мир наш весел не больно,
Всяка шваль гужуется всласть.
Смейтесь, гады, будьте довольны —
Ваша миссия удалась.
Hо знайте, мчится где-то в пустыне,
Так, что звезды бьются о сталь,
Синий поезд — Сивка Добрынин.
Эх, страна моя, Трансвааль.

Всякий поборник точной науки
Знает — у смерти длинные руки,
Каждый живущий слаб перед нею.
Только коса находит на камень,
Смерти обломно со степняками —
Просто у неба руки длиннее.

А я молодец, блин, я кончил свою тоску,
Хоть сам уже думал, что развалился в хлам,
Как пьяный казак, блин, ой шашкою на скаку,
Как пьяный казак, блин, с маху да пополам.

Он пролетарий, он пролетает, но свысока видней,
Как по степи весенней, дробя гранит,
Прёт малахит-трава молодая, та, что до наших дней
Песню его потерянную хранит.

Вздох оборванной песни
Или ветер озноба,
А может быть, оба вместе,
А может быть, сразу оба
Бросятся в твои двери,
Уходя от погони,
И тихие твои звери
Ткнутся тебе в ладони,
Ткнутся и замурлычут.

Каждый божий день все та же муть, что вчера,
Вновь бензопилою завывает с утра
Злая жена, извергая опилки быта.
Только все яснее слышно день от дня,
Как над горизонтом стременами звенят
Огненные кони — серебряные копыта.

А где ж её Иван? Он напился пьян
Из бутыли мутного стекла.
И ни меча, ни лат,
И лицом в салат — до утра, вот и все дела.
И только снится ему, что идет он во тьму,
И походка его легка,
И скоро трубы споют, и будет место в строю
Для Иванушки-дурака.

В Эльдорадо сельву умывает роса,
Брезжит утро, солнышко встаёт за горой.
Герильерос радостно палят в небеса:
Едет Лёха! Едет пролетарский герой!

Странные элементы сплавлены воедино в песне твоей птичьей —
Яростные марши, спетые Икаром в чреве товарняка,
Сумеречные вальсы и жуткие частушки нашего пограничья,
Ритм твоего пульса, голос твоей крови — так, чтоб наверняка.

Нет, ты не волк, ты лабораторный кролик,
Чьей сметной шкуре цена пятак,
А будь ты волк — ты б для этой роли
Не подошел бы никак.

В дебрях этих тусовок даже воздух стал ядовит.
Прилизанный демократ и бритый налысо кришнаит,
Слякоть выбравших пепси, банкиры и хиппи в дурман-траве,
Поп, кадящий иприт, всепожирающая попсня
и сытые хряки на БМВ.

Я-то буду за Стиксом не в первый раз,
Я знаю, что стану там
Железной собакою дальних трасс,
Бездомным грейхаундом.
А ты — как и здесь — золота пчела,
Ты навстречу, и мне светлей,
И вот только клочок твоего крыла
На моем лобовом стекле.

И снова твой протектор меняет дожди на сушь —
Привычный круг дорожных хлопот.
Ночь за окном, и в сиреневом пламени пунш.
Чёрта в мотор, скальп на капот
и вперед.

Фига лежит в кармане последним оружием дураков.
Город пропал в тумане, мигнул огнями и был таков.
Но долго ль им собираться — компас, планшетка да борода —
Лишь детям да рудознатцам нужны изумрудные города.

Мантра завсегдатая гиблых мест:
Если бог не выдаст, свинья не съест.
А если бога нет, то и не выдаст тебя никто.

Уж несладко ей, ох, несладко,
У неё на платье заплатка,
У границ враги, с посевной проблемы, казна пуста.
У неё вассалы весёлы —
Обалдуи-конкистаболы,
Сто рублей убытку с каждого рыжего, как с куста.

Бывает время спать и время делать дела,
Бывает время выходить на круг,
Бывает время вставать и выливать из ствола
Росу, скопившуюся к утру.

Я выступаю большей частью для себя самого. Песни пишу для себя. <...>
...я не интегрирован в сообщества и не хочу особо интегрироваться. <...>
У меня стихотворений отдельно от музыки нет вообще. Конечно, только песни. А традиция... Гумилев, Высоцкий — полагаю, что она такова. <...>
Полагаю, что Россия не может быть маленькой. Или мы — в наших границах, или нас не будет. Тут вопрос выживания. А империя или не империя — сложно сказать. Если говорить о Штатах, все нормально воспринимают ее имперскость. Почему-то считается, что Россия как империя непременно должна развалиться, потому что империи уходят в небытие. Замечу: чтобы развалиться, сначала возникнуть надо, а Российская империя за ХХ век дважды распадалась.^[2]

Олег Медведев — один из самых интересных современных русских поэтов. Он не вписан ни в одну культурную тусовку, не публикуется в модных журналах и не собирает миллионы просмотров на YouTube, однако именно он создал цельный лирический образ «героя нашего времени». Персонаж его песен — романтик, искатель, путешественник и беглец, не потерявший веры в то, что с судьбой и обстоятельствами можно вступать в спор.^[2]