От войны до войны

Настоящее отчаяние не ходит под руку с болтовнёй.

— Всё было так хорошо, — в голосе Рокэ звучала несвойственная ему тоска, — и тут появились вы!

— У тебя ещё будут сражения, за которые тебе никто не скажет спасибо, — Алва улыбнулся, но как-то невесело, — и тогда ты вспомнишь Дараму и свою первую награду. И станет чуточку легче.

Не считай опущенные глаза и срывающийся голосок признаком добродетели. Чем наглей и подлей шлюха, тем больше она походит на праведницу.

С тем, что к любой удаче присасываются десятки двуногих, не имевших к ней никакого отношения, ничего не поделаешь, но лошадей со стороны я не потерплю. — Алва отказывается въезжать в город на белом жеребце, предпочитая своего коня чёрной масти

Память о дорогах и дворцах лучше смывать сразу.

— Ночью на улицах опасно, — маршал посмотрел вино на свет и поставил бокал на каминную полку, — убийцы, привидения, бродячие собаки и можно простудиться.

Наши привязанности суть наши уязвимые места.

— Вся Оллария во главе с Её Величеством сходит с ума по древней эпохе. Вас, без сомнения, будут расспрашивать о вашем гальтарском вояже.
— А я, без сомнения, буду отвечать, — Рокэ усмехнулся, — у бакранов есть прелестные легенды и обычаи. Я их состарю на пару тысяч лет, дамы будут в восторге.

Как просто заставить людей слушаться. Не думай, что они могут не исполнить приказания — и готово.

Если сердце говорит — иди, а разум спрашивает — зачем, надо слушать сердце.

Забавный всё-таки зверь человек, кошки пестры снаружи, а людишки изнутри.

Была бы грязь, а свинья придёт…

Прошлое — это прошлое, оно не должно путать ноги будущему. — в воспоминаниях Ричарда Окделла

Живущий чужим умом теряется, когда сталкивается с тем, кто живёт своим.

Крик — худший из доводов. — Ричард Окделл повторяет эту фразу в беседе с Реджинальдом Лараком

Ворон, оказавшись на месте воробья, может многое, только воробью от этого не легче.

— О вашем присутствии я ничего не знал, но раз вы всё равно тут, не вижу причины не позавтракать. Я голоден, как все кошки мира.
— Сегодня мы отказываемся от пищи в память наших погибших братьев.
— Не понимаю, — Рокэ задумчиво тронул цепь с сапфирами, — при чём здесь погибшие братья? Какое им дело, едите вы или нет?
— Умерщвляя нашу плоть, мы питаем наш дух.
— Напротив. Если человек голоден, он будет думать о еде. Вот после завтрака можно поболтать о вечном.
— Создатель, прости этому человеку, — вздохнул Оноре.
— Что именно мне должен простить Создатель? — осведомился Рокэ. — Что я в него не верю, или то, что я только что прикончил одно из его созданий? Правда, оно было удивительно докучливым.
— С вами невозможно разговаривать.
— Тогда пойдёмте завтракать.

— Он есть, Он вернётся и накажет живущих Злом и творящих его и наградит ходящих в незлобии.
— И более всех будет награждён морской огурец.
— Морской огурец? — Его Преосвященство был явно озадачен.
— Да, это такая штука, живёт в южных морях. — Рокэ отхлебнул «Чёрной крови». — Она и впрямь похожа на пупырчатый огурец. Лежит себе на дне и растёт. Растёт и лежит, никого не трогает, ни на что не покушается.
— Вы говорите о животном, лишённом души!
— А вам не кажется, что требовать от людей с этой самой душой, чтобы они вели себя как животные, противно воле Создателя? Иначе бы он заселил все миры морскими огурцами и на этом успокоился.
— Нельзя сравнивать смирение с…
— С безмозглостью? Отчего бы и не сравнить? Почему вы не смиритесь с тем, что талигойские клирики ходят в чёрном, а мои родичи-мориски молятся под открытым небом? Почему лезете в чужую жизнь? Почему судите других? Смиритесь, лежите, качайте сквозь себя водичку, молитесь и ждите Создателя. Принимайте мир таким, каков он есть, и будьте счастливы.
— Вы и вправду еретик, герцог, — грустно сказал проповедник.
— Еретик? Нет, что вы. Еретиками называют друг друга люди благочестивые, полагая, что они верят правильно, а другие — нет. Я — простой безбожник.

Больше, чем жизнь, отдать нельзя, разве что душу, но её никто не берёт, даже да́ром.

Нельзя жить среди собак и мяукать. Если ты, разумеется, не лев.

Проснулся под вечер… Незваные гости усердно молились, в городе кого-то резали, короче, не было ничего хорошего, кроме погоды.

Не откладывайте на завтра, если можно убить сегодня.

У настоящего есть весьма неприятная привычка становиться прошлым. Если его, разумеется, не пришпорить.

— Одному трактирщику приносили огромный ущерб поселившиеся в его амбаре крысы, — Рафиано горестно вздохнул. — Трактирщик же, будучи богобоязненным эсператистом, боялся завести кота и, чтобы прогнать грызунов, поселил в амбаре осла. Осёл был очень честным, он гордился оказанным ему доверием и изо всех сил исполнял свой долг. Увы, крысы и мыши продолжали грызть сыры и колбасы, а осёл, гоняясь за ними, ронял мешки с крупами и мукой. И тогда жена трактирщика выгнала осла из амбара и стала возить на нём воду, а в амбар пустила кошку с котятами.
Каждый должен находиться на своём месте, господа, ибо честность не заменит умения, а исполнительность — способностей. — Граф Рафиано славится своими притчами, которые помогают ему в его дипломатической карьере

— Значит, нас ждёт мир, — красивое лицо скривилось, словно Рокэ смотрел на что-то донельзя отвратительное, — и помоги нам Леворукий его пережить, а с войной мы как-нибудь справимся.

Если женщина не в состоянии обуздать собственную природу, это её заботы, а ненавидящая любовница забавнее влюблённой. И безопаснее.

Любовь — это счастье, даже когда она горе.

От безответной любви и у голубя зубы вырастут. — в воспоминании Робера Эпинэ

Во-первых, игра в благородство — штука заведомо проигрышная, во-вторых, для начала попробуйте выиграть.

Любовь живёт в том, кто любит. Для неё нет разницы между коровницей, королевой и святой. А если есть, если мужчина готов взять приглянувшуюся ему женщину силой, за деньги, обманом, это не любовь. Это, Ричард Окделл, называется иначе.
Не знаю, в кого ты влюблён, но если эта женщина потеряет всё, если ей, чтобы не умереть с голоду, придётся продавать себя, ты её купишь? Или поможешь, ничего не требуя взамен?

Только ненужный женщинам мужчина мог запихнуть всё мировое зло в смеющегося красавца, которому не откажет ни одна женщина. А для женщины нет ничего страшнее иззавидовавшегося зануды.

Смерть — это тень жизни, а равнодушие — тень любви, но без тени нельзя понять свет.

Глупо всё время думать о смерти, но не думать о ней вовсе — преступление.

Дураки способны на многое, но смеяться над собой они не в состоянии. — в воспоминаниях Матильды Ракан

Пожертвовать жизнью ради великого дела просто, труднее его сделать.

Единственное, о чём стоит думать перед смертью, это о хорошей компании. Разумеется, я имею в виду врагов. Преисподняя — это место, куда приятно заявиться в их милом обществе.

На свой счёт имеют обыкновение записывать те, у кого этот счёт есть.

— Я никогда не лаю, Ваше Высокопреосвященство, — размеренно произнёс Ворон, — и даже не кусаю. Я рву глотку.

Кто-то играет на деньги, а я на свою жизнь — единственная достойная ставка. По крайней мере, для меня.

Люди обожают кутать свои довольно-таки мелкие мыслишки в шелка и бархат. Их бесит, когда кто-то не только сам ходит голым, но и с них сдирает тряпки.

Это зверь рождается зверем, человека зверем делают другие люди…

Когда нет радости, это не страшно, страшно, когда радости ломают крылья…

Рокэ Алва: Не выношу женской признательности, от неё отдаёт если не свечками, то борделем.
Марсель Валме: А мужской? — полюбопытствовал виконт.
Рокэ Алва: А мужской признательности не существует. К счастью. Мужчина просто отдаёт долги.

Как хорошо быть женщиной. Женщина не обязана быть умной, более того, в присутствии уродов умная женщина просто обязана быть дурой… — беседуя с Питером Хогбердом

Любовь заботится лишь о себе. Можно сто тысяч раз твердить, что главное — чувства любимой, можно помочь ей воссоединиться с другим, но в глубине души будешь злиться и мечтать о чужом месте.

Я намерен пронести все свои пороки до конца земного бытия.