Шексна́ — река в Вологодской области России, левый приток Волги. Длина 139 километров, вытекает из Белого озера, впадает — в Рыбинское водохранилище. Местность по берегам реки носит название Пошехонье. До середины XX века река имела длину около 395 километров, но в XX веке её длина сильно сократилась, поскольку верхнее течение реки затоплено Шекснинским водохранилищем, а нижнее (от посёлка Шексна до Рыбинской ГЭС) Рыбинским водохранилищем. Сохранился небольшой участок старого русла Шексны в черте города Рыбинска у её исторического устья.
М. Фасмер пишет, что происхождение гидронима Шексна неясно, однако предлагает сравнить его с фин.hähnä «дятел», šekšej «пёстрый дятел» и др. По другим версиям название Шексны укладывается в балтийскую языковую модель: Šek-sn-à. Данная гипотеза (если она верна) говорит о значительной доле балтских племён в дославянском населении Пошехонья. Помимо Шексны, народным названием реки раньше было Шехна (она же Шокстна, Шохсна, Шехонь, Шехона) — отсюда Пошехонье.
Шексна в коротких цитатах
Пространство новое пред нами разверзалось,
Где Ухра быстрая приносит дар Шексне.
День целый на ее мы странствуем волне...[1]
— Михаил Муравьев, «Путешествие», начало 1770-х
В него <Белое озеро> втекает семнадцать рек: 1) Маекса, 2) Куность, 3) Мондома, 4) Кустова, 5) Чалекса, 6) Мегра, 7) Ковжа <по ней суда ходят до Бадожской пристани>, 8) Кундюк, 9) Кема, 10) Пустая Масеза, 11) Водоба, 12) Киснемка, 13) Киуй, 14) Слободка, 15) Вышняя Боровка, 16) Мунга, 17) Ухтомка. А из него вытекает одна только судоходная река Шексна.[2]
— Пётр Челищев, «Путешествие по северу России в 1791 г.», 1791
...в Рыбинске, кстати, и отличная, природой устроенная пристань: он стоит при устьях рек Черемхи и Шексны в Волгу.[3]
— Иван Аксаков, Письма к родным, суббота, июля 2-го 1849 года
Вот и пошла рыба сама из Шексны в мелкие речки; много ее по дороге рыбаки поймали, славную сварили уху! да на том и заговелись. С тех пор в Шексне совсем мало стало мелкой рыбицы.[4]
...этотъ новый каналъ, прорытый самою природою, почему-то началъ называться Простью. Старое же русло заполоскало пескомъ и иломъ, съузило до степени маленькой рѣчки, заглушило ракитникомъ и оно получило названіе глухой рѣки Шексны.[5]
Дом с церковью на высоком одиноком холме над самою Шексною, по которой каждую минуту ходят пароходы, барки, туэра и проч. Кругом вода и леса. Монастырь в версте.[6]
Общество пришло въ ужасъ отъ тѣхъ страшныхъ вещей, какія изъ году въ годъ творятся на Шекснѣ. Правительство услышало этотъ голосъ и была образована особая коммиссія для осмотра тѣхъ мѣстностей великаго воднаго пути, гдѣ родится, не прекращается и растетъ знаменитая сибирская язва.[7]
— Виктор Гольцев, «Внутреннее обозрение» (июль), 1881
...появились сейчас же на столе Цесаревича шекснинские стерляди. Туземцы говорили, что она первая в России. А почему? Потому, что образованная, пробежала всю Волгу и забежала в Шексну всему обучилась.[8]
— Алексей Боголюбов, «Записки моряка-художника», 1885
По Шексне выдаются очень красивые места, например, Ирма, с церковью Бориса и Глеба на левом берегу и церковью села Ирма на правом. Недалеко от Ирмы начинаются бесконечные вологодские леса, тянущиеся Бог весть куда...[9]
Пароходы по Шексне ходят вообще не особенно быстро; по объяснению местных людей, они двигаются на 3 версты в час медленнее, чем по Волге, благодаря особенной густоте воды.[9]
Тотчас же был отдан приказ утопить в Шексне когда-то отличавшуюся честолюбием и потом ушедшую в монастырь мать князя Владимира Андреевича, монахиню Евдокию. Заодно утопили и вдову князя Юрия Васильевича...[10]
— Александр Шеллер-Михайлов, «Дворец и монастырь», 1900
...славяне проникали сюда ещё по Шексне, постепенно распространяясь на север к Белому морю вдоль Выга, Онеги и Северной Двины.[11]
— Николай Березин, «Пешком по карельским водопадам», 1903
Обширные и глухие лесистые пространства по Шексне с ее притоками, по притокам озер Белого и Кубенского, по верхней Сухоне в первой половине XV в. были разделены между многочисленными князьями белозерской и ярославской линии.[12]
«Писатель» <название парохода> вошел в Шексну, в издавна обжитые места с большими почтенными селами и каменными церквами на высоких берегах, с рудыми крутоярами и соснами на них, с бледными небесными далями, заполненными разноцветным хороводом облаков.[14]
Ночью на Шексне я не мог уснуть. Берега гремели соловьиным боем. Он заглушал хлопанье пароходных колёс и все остальные ночные звуки. <...> Такого роскошества, такого безумного и вольного раската заливистых звуков, такого пиршества птичьего пения я не слыхал ни разу в жизни.[14]
За рекой зеленеет лес, вдали разрывом в лесной полоске видно устье Шексны или Мологи ― бог её знает… теперь этого ничего нет, лес вырублен, пляжи и низины залило Рыбинское «море».[16]
— Игорь Дьяконов, «Книга воспоминаний» Часть вторая. Глава пятая (1929-1932), 1995
В весеннее водополье Шексна разливалась, как море, на пять верст, и в большие паводки подтопляла бани, сараи, даже дома и кладбище.[17]
Шексна не была большой, но толща направленной воды, даже находясь подо льдом, излучала особую энергию движения.[18]
— Евгений Водолазкин, «Лавр», 2012
Шексна в публицистике и документальной прозе
На покупку ж хлеба, на оплату податей и на домашние потребы деньги зарабатывают разными промыслами, а именно: жительствующие около Бела-озера и других озерах всегда весною, летом, осенью и зимою упражняются в рыбной ловле и уловленную ими рыбу: стерлядей, судаков, лещей, щук, чеш, ляпок, соп, язей, подъязков, головлей, палан, плотиц, окуней, налимов, ершей, вашколов, ряпус, пескозобов, белые снетки, временем осетров, белуг, белых рыбиц, севрюгу, сазанов и генерально все волгодския рыбы, по Шексне заходящия, хорошею ценою продают своим и приезжающим с ним в домы других городов купцам живую, мороженую, свежую, сухую и соленую, от чего и живут исправно.[2]
— Пётр Челищев, «Путешествие по северу России в 1791 г.», 1791
Мать Владимирова Евфросиния, некогда честолюбивая, но в монашестве смиренная, уже думала только о спасении души: умертвив сына, Иоанн тогда же умертвил и мать: её утопили в реке Шексне вместе с другою инокинею, добродетельною Александрою, его невесткою, виновною, может быть, слезами о жертвах царского гнева.[19]
Пётр послал осмотреть Мстинские пороги, желая доставить судам возможность оные миновать; также реки Уверью и Вилью и места из Мологи к Мсте или Сяси, а после ехать на Вытегру и Шексну, и планы всему подать в сенат (указ от 28 мая), «дабы будущею весною зачать дело неотложно».[20]
— Александр Пушкин, История Петра: Подготовительные тексты, 1836
Вслед за тем была утоплена в Шексне под Горицким монастырем мать Владимира монахиня Евдокия. Та же участь вместе с нею постигла инокиню Александру, бывшую княгиню Иулианию, вдову брата Иванова Юрия, какую-то инокиню Марию, также из знатного рода, и с ними двенадцать человек.[21]
— Николай Костомаров, «Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей» (выпуск второй), 1863
Рыбинская пристань тянется на несколько верст и суда располагаются у берега правильными отделениями, смотря по тому, с каким они грузом и куда идут: плывут ли вниз по Волге; подымаются ли вверх до Твери с тем, чтобы по Тверце пробраться дальше к Вышнему Волочку; к Мологе ли, имея в виду Тихвинскую систему, или пойдут тут же, у Рыбинска, в Шексну и по Мариинской системе рек и каналов отправятся до общей цели всех стремлений ― петербургского порта. В Рыбинске происходит главная перегрузка товаров с больших судов на малые...[4]
Почти каждая значительная река и каждая система водного сообщения имеет исключительно ей принадлежащие суда, но нужен опытный глаз, чтобы различить эти мокшаны, тихвинки, соминки, коломенки, белозёрки и т. д. Все почти барки строятся по берегам рек, впадающих в Волгу с левой стороны и текущих с лесистых отрогов Урала. На одной Шексне выстраивается в год до 2000 барок.[4]
Из Шексны можно проехать водой в Белое море, если, не доезжая до Бела-озера, поворотить направо и, посредством Александровского канала и небольшой речки Порозовицы, въехать в Кубенское озеро. Из Кубенского озера выходит р. Сухона ― главный приток Северной Двины, впадающей у Архангельска в Белое море; таким образом, один великий водяной путь, центром которого является Волга, соединяет три отдаленнейшие и главнейшие пункты Европейской России: Петербург на Балтийском море, Астрахань на Каспийском и Архангельск ― на Белом.[4]
Самые настоящие барки ― белозёрки ― длиною 14 сажен, шириной 6 1/2, вышиной 10 четвертей, подымают до 10 тысяч пудов клади, строятся в верховьях Шексны; их можно видеть и на Неве, в Петербурге. Это самые большие здешние барки.[22]
— Сергей Максимов, «Куль хлеба и его похождения», 1873
Прямо против города <Рыбинска> светлеет широкой полосой масса воды, под острым углом вливающаяся в Волгу: это река Шексна, прямой водный путь в Петербург, начало так называемой Мариинской водной системы ― с последнего времени самая любимая судохозяевами предпочтительно перед другими двумя системами каналов: Тихвинской и Вышневолоцкой. По Мариинской системе преимущественно направляется тот хлеб, который поедает сам Петербург и отправляет за границу.[22]
— Сергей Максимов, «Куль хлеба и его похождения», 1873
Река Шексна вытекает из Белоозера, но она выводит суда не в него, а в Белозерский канал и затем в реку Ковжу и реку Вытегру. Из Вытегры идут суда опять в прорытый канал, обходящий бурное Онежское озеро, и вступают в реку Свирь, в Свирский канал и в канал Ладожский, который также избавляет грузы от опасностей на беспокойном Ладожском озере.[22]
— Сергей Максимов, «Куль хлеба и его похождения», 1873
Бывшая невеста Петра II-го сослана была в Горицкий монастырь, на берегу реки Шексны, и там была подвергнута строжайшему заключению. Надменность и там ее не оставляла. Игуменья, происходившая из простонародья, вздумала показывать над ней начальническое первенство. Княжна Екатерина сказала ей: «Ты должна уважать свет и во тьме: я все-таки княжна, а ты холопка, не забывай этого!»[23]
— Николай Костомаров. «Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей», 1868
Въ 1868 году Импер. Вольно-Эконом. Общество пришло въ ужасъ отъ тѣхъ страшныхъ вещей, какія изъ году въ годъ творятся на Шекснѣ. Правительство услышало этотъ голосъ и была образована особая коммиссія для осмотра тѣхъ мѣстностей великаго воднаго пути, гдѣ родится, не прекращается и растетъ знаменитая сибирская язва. За мѣстною коммиссіей слѣдовала коммиссія изъ петербургскихъ чиновниковъ. Изготовили они два доклада и… дѣло заснуло. Заснуло и спитъ уже сряду тринадцать годовъ. Въ это время богатырскаго сна на бечевникахъ похоронены десятки тысячъ лошадей, въ окрестныхъ селахъ сданы землѣ тысячи изъ того русскаго люда, которые исполняютъ и понынѣ обязанность вьючнаго животнаго ― тянутъ своей грудью купеческіе грузы.[7]
— Виктор Гольцев, «Внутреннее обозрение» (июль), 1881
Сибирская язва, ― писало земство, ― разносится тяговыми лошадьми съ болотистыхъ береговъ р. Шексны по Маріинской системѣ и тамъ съ особенною силой дѣйствуетъ въ мѣстностяхъ конной тяги, преимущественно по р. Ковжѣ, поражая всѣ окрестныя и вблизи системы лежащія селенія Вытегорскаго уѣзда, «нанося великій вредъ крестьянскому хозяйству. А тяга судовъ людьми, ― говоритъ далѣе земство, ― отвлекаетъ значительную часть крестьянъ отъ домашняго хозяйства и полеводства, гибельно дѣйствуетъ на физическую и нравственную стороны крестьянина, способствуетъ распространенію эпидемическихъ болѣзней и унижаетъ человѣческое достоинство.[7]
— Виктор Гольцев, «Внутреннее обозрение» (июль), 1881
Вечер назначен был на отдых. От дома городского головы, стоящего довольно высоко, из молоденького сада, разведенного по скату, вид на Череповец и Шексну, богато иллюминованные, был очарователен. Со стороны недалекого технического училища, обрисовывавшегося во всю ширину и вышину рядами шкаликов, доносилось через овраг прекрасное хоровое пение учеников. С приездом в Череповец, с западной стороны от Новгорода, впервые знакомишься со знаменитою Мариинскою системою, этой могучей артерией наших водных сообщений. Череповец, задолго до образования города, был богатейшею волостью на Шексне, с пристанью и удобным местом для нагрузки и перегрузки. <...> Череповецкий уезд раскинулся по Шексне на 160-верстном расстоянии и лежит на полпути между Рыбинском и Белозерском.[9]
По Шексне выдаются очень красивые места, например, Ирма, с церковью Бориса и Глеба на левом берегу и церковью села Ирма на правом. Недалеко от Ирмы начинаются бесконечные вологодские леса, тянущиеся Бог весть куда; в них и по настоящий день обретаются таинственные скиты и спасается много беглых. Недалеко в стороне существует Божья речка, на которой живут старушки старообрядки, но попадаются между ними и молодые. Пароходы по Шексне ходят вообще не особенно быстро; по объяснению местных людей, они двигаются на 3 версты в час медленнее, чем по Волге, благодаря особенной густоте воды.[9]
Кроме славянских колонистов, выходивших из Новгородской области и расселявшихся вдоль по реке Свири, по Заонежью и Обонежью, славяне проникали сюда ещё по Шексне, постепенно распространяясь на север к Белому морю вдоль Выга, Онеги и Северной Двины. Появление культурных насельников настолько подняло значение края, что уже вскоре в нем заводятся обширные вотчины новгородских бояр, владык и наместников, жалующих земли монастырям.[11]
— Николай Березин, «Пешком по карельским водопадам», 1903
Наконец, с приобретением княжеств Белозерского и Галицкого открылся широкий простор для московских земельных примыслов в верхнем Заволжье. Там московский князь нашел много удобств для своего дела. Обширные и глухие лесистые пространства по Шексне с ее притоками, по притокам озер Белого и Кубенского, по верхней Сухоне в первой половине XV в. были разделены между многочисленными князьями белозерской и ярославской линии. Слабые и бедные, беднея все более от семейных разделов и татарских тягостей, иногда совместно вчетвером или впятером владея фамильным городком или даже простой сельской волостью, они не были в состоянии поддерживать державные права и владетельную обстановку удельных князей и нечувствительно спускались до уровня частных и даже некрупных землевладельцев.[12]
От оного Огнивского яму прямая к городу Белозерску дорога на перевоз чрез судоходную реку Шексну, вытекающую из Бела озера; но как в проезд наш оная река была еще не ставши, и за несением по ней льду перевозу не было, то ехали мы чрез Крохинский посад. Оный посад состоит от Огнивского яму в пятнадцати, а от города Белозерска в двенадцати верстах, на самом устье, где река Шексна вытекает из Бела озера; строение его над озером, и по обе стороны реки от самого ее из Бела озера устья.[2]
— Пётр Челищев, «Путешествие по северу России в 1791 г.», 1791
Дальше Рыбинска идти низовыми судами нельзя. А в Рыбинске, кстати, и отличная, природой устроенная пристань: он стоит при устьях рек Черемхи и Шексны в Волгу.[3]
— Иван Аксаков, Письма к родным, суббота, июля 2-го 1849 года
Дорогой переменили лошадей в какой-то странной по названию деревне Демоское. Разумеется, это название нерусское, а, должно быть, финское или чудское: здесь таких названий премного: Например, озеро Неро, реки Вогода, Тологда, Печегда, Шехонь (или Шексна). Утром приехали мы в Пошехонь или в Пошехонье, как значится оно в официальных бумагах. <...>
Город беден, потому что отдален от трактов, от большой дороги, пролегающей через всю Ярославскую губернию, от Волги. Но, впрочем, при другом характере жителей он мог бы создать себе прибыльную деятельность. ― В 10 верстах от Рыбинска, в 20 или 30 от судоходной Шексны, с рекою (Согожей), впадающей в Шексну и в полую воду способною к сплаву барок, Пошехонь может еще похвалиться своим выгодным положением[3]
— Иван Аксаков, Письма к родным, суббота, сентября 24-го 1849 года
...место прекрасное. Дом с церковью на высоком одиноком холме над самою Шексною, по которой каждую минуту ходят пароходы, барки, туэра и проч. Кругом вода и леса. Монастырь в версте. Подлые монахини девять месяцев тому назад приковали одну юродивую «сестру» цепью к стене в подвал, и только теперь следствие обнаружило это.[6]
Наконец, каналы окончились, и мы вступили в Шексну. Всякий своё хвалит, а не порицает ― говорит пословица, а потому появились сейчас же на столе Цесаревича шекснинские стерляди. Туземцы говорили, что она первая в России. А почему? Потому, что образованная, пробежала всю Волгу и забежала в Шексну всему обучилась. И точно, учёная стерлядь кушалась с удовольствием, ибо была новинка, а к концу путешествия ― такое было пресыщение.[8]
— Алексей Боголюбов, «Записки моряка-художника», 1885
Уже два часа времени шел пароход, а по берегу Шексны мелькали справа и слева толпы стоявшего и бежавшего народа и неумолчно гудело «ура». «Казань» задержала ход подле туэра «Анна», который Великому Князю было угодно подробно осмотреть; могучий туэр продолжал свою работу, тянул на нескольких тихвинках 120 000 пудов груза и, кроме того, державшийся за него наш пароход «Казань». На туэре к Его Высочеству обратились с просьбой о позволении назвать туэр его именем, на что и последовало согласие Великого Князя. Путешествие по Шексне, после осмотра туэра, продолжалось до деревни Звоз, где нам предстоял ночлег, с тем, чтобы в 7 часов утра быть у Горицкого монастыря.[9]
Тишина ночи и сравнительный недостаток судов на Шексне, уже успевших втянуться в каналы, отклоняли мысль от уверенности в том, что мы плывем по главной артерии Мариинской системы. Будто отвечая на иллюминационные огни, кое-где мелькавшие по берегам, пароход наш от поры до времени разбрасывал искры, и совершенное отсутствие ветра обусловливало осыпание белой палубы значительными массами пепла. За ночь должны мы были миновать печальной памяти Ниловицы, центральный пункт свирепствовавшей здесь когда-то сибирской язвы. Совершенно стемнело, когда с парохода нашего брошены были причалы у деревни Звоз, в получасе хода от Горицкого монастыря.[9]
«Писатель» <пароход> вошел в Шексну, в издавна обжитые места с большими почтенными селами и каменными церквами на высоких берегах, с рудыми крутоярами и соснами на них, с бледными небесными далями, заполненными разноцветным хороводом облаков. В вышине дул ветер, облака неслись и перемешивались в бегучем свете солнца, и потому небо походило на огромное лоскутное одеяло. На пристани в Пошехонье ― этот городок со времен Салтыкова-Щедрина считался образцом захолустья ― на пароход пришла экскурсия школьников из какой-то отдалённой деревни.[14]
Ночью на Шексне я не мог уснуть. Берега гремели соловьиным боем. Он заглушал хлопанье пароходных колёс и все остальные ночные звуки. Переливы соловьиного свиста непрерывно неслись из густых береговых зарослей, из мокрых ольховых кустов. Иногда пароход шел под самым берегом и задевал гибкие, свисавшие над водой ветки. Но это нисколько не смущало соловьев. Такого роскошества, такого безумного и вольного раската заливистых звуков, такого пиршества птичьего пения я не слыхал ни разу в жизни.[14]
Для меня же Замятин, это, прежде всего, ― замятинская улыбка, постоянная, нестираемая. Он улыбался даже в самые тяжелые моменты своей жизни. Приветливость его была неизменной. Счастливый месяц летнего отдыха я провел с ним в 1921 году, в глухой деревушке, на берегу Шексны. Заброшенная изба, сданная нам местным советом. С утра и до полудня мы лежали на тёплом песчаном берегу красавицы реки. После завтрака ― длинные прогулки среди диких подсолнухов, лесной земляники, тонконогих опенок и, ― потом ― снова песчаный берег Шексны, родины самой вкусной стерляди. Волжская стерлядь ― второго сорта. Потом ― вечер. Светлый, как полдень. <...> Месяц в деревне. И даже ― не в самой деревне, а где-то с краюшку от нее, в одинокой избушке, на берегу Шексны. От шекснинского солнца мы все стали коричневыми. Счастливый месяц, полный пенья, чириканья птиц, лесных ароматов. Но месяц быстро прошел, и мы должны были оставить Шексну и вернуться в Питер.[24]
— Юрий Анненков, «Дневник моих встреч», 1966
Вечером наведались в Горицкий монастырь, где томилась в заключении Ефросинья Старицкая, и, как я понял, была прикончена одна из жен Грозного. Монастырь красиво стоит на взгорке, отражаясь в Шексне, но загажен, как станционный сортир. И нет надежды, что в ближайшие десятилетия будет восстановлен. На другой день ездили в чудесный Белозерск. Переправлялись на пароме через бывшую Шексну, ставшую Волго-Балтом. Видны верхушки затопленных деревьев. Могуч разлив воды, а судоходно лишь старое русло Шексны, размеченное бакенами, и громадные самоходные баржи вьются среди них, словно анаконды. Остальная вода ничему не служит, под ней сгинули заливные луга. На этих лугах паслись те самые коровы, чье жирное молоко шло на изготовление знаменитого вологодского масла. Нынешнее «вологодское» масло ― липа, оно ничем не отличается от любого другого. Волго-Балт недавно создан, а уже приходится его углублять. В вялой воде неизбежно заиление. По той же причине гибнут Днепр, Дон, Волга, Зея, множество рек поменьше. Теперь в один голос говорят, что Волго-Балт был ненужен, достаточно было немного углубить каналы старой Мариинской системы, которая, как нежданно выяснилось, совершенство в инженерном смысле. А строилась она под наблюдением всеми осмеянного Клейнмихеля. Оказывается, не такой уж дурак был «Кленыхин», как окрестил его шутник Лесков.[25]
И потом ― высокий берег над поплавком-пристанью и над золотистым пляжем у синей, широкой Волги. За рекой зеленеет лес, вдали разрывом в лесной полоске видно устье Шексны или Мологи ― бог ее знает… теперь этого ничего нет, лес вырублен, пляжи и низины залило Рыбинское «море». Но тогда синяя Волга, и золотой песок под высоким обрывом, и далекий лес, и Шексна ― это было хорошо. Мы не купались («неизвестно, какое дно»!), но сидели на пляже, и я следил за простодушной, непристойной игрой голых мальчишек.[16]
— Игорь Дьяконов, «Книга воспоминаний» Часть вторая. Глава пятая (1929-1932), 1995
Главная улица села тянулась километра на три, одним концом приближалась к реке Шексне, а другим уходила в болота и поля. От нее ветвились без всякого порядка улочки поменьше. Мостовых не было, и грязь по осени и весне была ужасная. <...> Перед селом раскинулась широченная пойма заливного луга: «наволок». В весеннее водополье Шексна разливалась, как море, на пять верст, и в большие паводки подтопляла бани, сараи, даже дома и кладбище.[17]
Ольхово жило лучше других деревень: рядом строился шлюз на Шексне. Его начали еще при царе и закончили в 1926 году. <...>
Надумал попытать счастья в своем родном Череповце. Не был в городе три года, но он мало изменился. Правда, значительно прибыла вода в Шексне ― плотина Рыбинского моря уже давала себя знать. Все деревни, мимо которых плавал на пароходе, были выселены, а некоторые скрылись под водой. Включая и Ольхово.[17]
В ночь на Иванов день родилась щука в Шексне, да такая зубастая, что беда! Стала она расти не по дням, а по часам, что день, то на вершок прибавляется. И стала щука зубастая в Шексне похаживать, лещей, окуней полавливать: издали завидит леща, да и хвать его ― только хрустит на зубах; не то, что лещей, стала ловить уток, гусей, всякую водяную птицу. Разлетелась водяная птица, а рыбам мелким куда деваться?[4]
Вскорѣ мы вышли на Шексну, именно на ту ея часть, гдѣ она называется Простью. Прость — это проказы природы, прихотливое образованіе новаго русла. Лѣтъ около ста тому назадъ, какъ разсказываетъ преданіе, тутъ не было рѣки; но пролегалъ очень неглубокій логъ, по которому въ весенніе разливы было сильное проносное теченіе. Рѣка же шла лѣвѣе, огибала мысъ верстъ на тридцать и, возвратившись очень близко къ своему повороту, продолжала течь далѣе уже прямыми плёсами. Время отъ времени дѣйствіемъ весеннихъ водъ логъ все болѣе и болѣе углублялся, все болѣе и болѣе готовился сдѣлаться ложемъ рѣки и, наконецъ, принявъ совершенно воды Шексны, понесъ ихъ съ неимовѣрною быстриною между своими крутыми, обрывистыми берегами. И вотъ этотъ новый каналъ, прорытый самою природою, почему-то началъ называться Простью. Старое же русло заполоскало пескомъ и иломъ, съузило до степени маленькой рѣчки, заглушило ракитникомъ и оно получило названіе глухой рѣки Шексны. Прость мысаста, извилиста и узка. Подъ быстриною, въ заводяхъ, любятъ становать въ ней крупныя окуни и рѣзвые паланы. Въ былое время я проводилъ здѣсь цѣлые дни, тѣшась уженьемъ рыбы.
Долго шли мы молча по берегу рѣки. Густой мракъ, спустившійся на землю, непроницаемымъ покровомъ одѣлъ окрестности — и воцарилась глубокая тишина.[5]
Собралась вся мелкая рыбешка и стала думу думать; пришел на совет и Ёрш Ершович и заорал: «полноте думу думать, голову ломать, мозги портить: послушайте-ка, что я вам скажу. Не житье вам больше в Шексне, не дает проходу зубастая щука; переберемтесь-ка лучше из Шексны в мелкие речки: Сизму, Колому да Славянку». Вот и пошла рыба сама из Шексны в мелкие речки; много ее по дороге рыбаки поймали, славную сварили уху! да на том и заговелись. С тех пор в Шексне совсем мало стало мелкой рыбицы. Закинет рыбак удочку, да ничего и не вытащит; когда-некогда попадется остроносая стерлядка, да тем и ловле шабаш! Вот что наделала в Шексне щука зубастая.[4]
Раздевшись, я бросился в воду; у самого берега глубина озера оказалась чрезвычайная: опустившись, я не мог достать дна; берега сходили в воду не только отвесной стеной, но еще имели под себя подмоины, или, как называют рыбаки, пазухи, куда удобно укрыться рыбе при ловле ее неводом и вообще всякими сетями. Мне не раз случалось видеть в окрестностях Шексны небольшие с подобными свойствами озёрины. В них всегда было множество рыбы, которую из этих бездонных котлов, с глубокими рытвинами, далеко уходящими под берега, невозможно добыть никакими снастями, кроме единственной, самой ничтожной между рыболовными принадлежностями, ― это удочки. И здесь, купаясь в водах неизвестного мне озера, приютившегося в пустынной местности на склоне уральских отрогов, я искренне пожалел, что в моем ягдташе не было в запасе этого скромного рыболовного снаряда. Невзирая на мое бултыханье в воде, рыба то и дело плавилась во всех местах озера, даже около самого меня.[26]
— Флегонт Арсеньев, «Щугор», 1885
Произошло нечто неожиданное. Женщины начали кричать:
― Не нужна нам твоя милость, злодей проклятый!
― Терзай нас! Легче нам умереть, чем твою милость принять!
Их раздели донага и расстреляли. Тотчас же был отдан приказ утопить в Шексне когда-то отличавшуюся честолюбием и потом ушедшую в монастырь мать князя Владимира Андреевича, монахиню Евдокию. Заодно утопили и вдову князя Юрия Васильевича, знаменитую своим благочестием и добротою инокиню Александру, которую когда-то царь Иван Васильевич и любил, и уважал. А вместе с этими женщинами утопили какую-то инокиню Марию, тоже знатного рода, и с нею еще двенадцать человек. Чем больше приносил царь Иван Васильевич кровавых жертв, тем сильнее убеждался он сам, что его все еще окружают изменники и предатели.[10]
— Александр Шеллер-Михайлов, «Дворец и монастырь», 1900
Чуть свет Денисов опять приплывал к берегу, будил народ. Кашляли, чесались. Помолясь, варили кашу. Когда студенистое солнце несветлым пузырем повисало в тумане, бурлаки влезали в лямки, шлепали лаптями по прибрежной сырости. Версту за верстой, день за днем. С севера ползли грядами тучи, задул резкий ветер. Шексна разлилась. Тучи неслись теперь низко над взволнованными водами Белого озера. Повернули на запад, к Белозерску. Волны набегали на пустынный берег, сбивали с ног бурлаков.[27]
Когда Арсений находился в Загорье, наконец-то ударил мороз. Мороз был силен. Не прошло и недели, как он сковал Шексну тонким, но прочным льдом. Далее Арсений передвигался уже по замерзшей поверхности Шексны. Ноги его порой скользили, порой цеплялись за вмерзший в лёд камыш, но идти по реке все равно было легче, чем по бездорожью. Так он пришел в большое село Ивачево. <...> Арсений, выросший вдали от водных пространств, присутствие реки ощущал ежечасно. Шексна не была большой, но толща направленной воды, даже находясь подо льдом, излучала особую энергию движения. Эта сила в жизни Арсения была новой, и она его волновала. Она будила в нем мысль о странничестве.[18]
— Евгений Водолазкин, «Лавр», 2012
Оказываясь на берегу Шексны, Арсений думал о том, что лёд ее скоро начнет таять. До наступления теплых дней ему нужно было перейти по реке в другую деревню. Он уже собрался было двинуться в путь, как однажды утром по шекснинскому льду в Ивачево прибыли сани. <...> Полозья шли по льду с негромким хрустальным звуком, и толща воды отвечала им из глубин тяжелым колоколом. По наезженным колеям за полозьями крутилась позёмка. Подо льдом бросалась врассыпную испуганная рыба. Шексна петляла, а леса сменялись деревнями. До Белозерска существовал и более краткий путь. Он был не таким удобным, как речной, и шел через мелькавшие одна за другой деревни. Но приехавшие не знали, расчищен ли он.[18]
— Евгений Водолазкин, «Лавр», 2012
Шексна в стихах
Шексна, сентябрь
Пространство новое пред нами разверзалось,
Где Ухра быстрая приносит дар Шексне.
День целый на ее мы странствуем волне,
Тяжелы неводы влекут там рыболовы,
И дым являет их в лесах таящись кровы.
Преходим, от валов теченье удаля, Железом устюжским усеяны поля.
Ты принял нас в твоей сени благословенной,
Муж, важный твердостью, родством соединенный.
Ты, от волнения себя уединив,
Находишь счастие среди спокойных нив.
Оттоль лежал наш путь по холмам каменистым,
Дающим в недрах их озерам место чистым.
Сквозь темный свод лесов приходим в те места,
Где льет полезный ток величественна Мста.[1]
— Михаил Муравьев, «Путешествие», начало 1770-х
Я не тронул его. Я ему не сказал,
Чтоб не смел баловаться при гробе.
Уж его без меня сам господь наказал
(Божья воля!) у матки в утробе. Грех великий роптать: даст мне рыбки Шексна.
И ушел он на плёсо широкое.[28].
— Леонид Трефолев, «Чародейка-весна», 10 января 1882
Здравствуй, бор моховой
У Шексны нелюдимой,
Здравствуй, вечно живой
Оклик воли родимой![13]
— Аркадий Штейнберг, «Слово», 20 февраля 1952
Это Шексна мёртвый паводок так чудотворно разлила, будто весна, будто время, как в шлюзах, стотонная сила остановила, а сама ― на подводные крылья, и ― словно блесна…
Мчит Метеор,
а вокруг-то ни граю, ни птичьего гвалту,
по Волго-Балту,
вешний простор
по Волго-Балту, который уж год, до сих пор,
по Волго-Балту.[29]
— Дмитрий Бобышев, «Вечная весна», март 1968
В потетеле английской красной шерсти я не бздюм крещенских холодов нашествия,
и будущее за Шексной, за Воркслою
теперь мне видится одетым в вещь заморскую.[30]
Полудачная местность. Оять и Шексна.
Хорошо бы купить барабан.
Если бросить в колодец монетку, она,
Возвратясь, прилипает к губам...[32]
— Всеволод Зельченко, «Полудачная местность. Оять и Шексна...», 1994
Источники
↑ 12М. Н. Муравьев. Стихотворения. Библиотека поэта. Большая серия. — М.-Л.: Советский писатель, 1967 г.
↑ 123П. И. Челищев. «Путешествие по северу России в 1791 г.» (дневник, записи, издан под наблюдением Л.Н.Майкова). — СПб.: 1886 г.
↑ 123И. С. Аксаков. Письма к родным (1849-1856). Серия «Литературные памятники». Москва, «Наука», 1994 г.
↑ 1234567Ушинский К.Д. Собрание сочинений в одиннадцати томах. Том 4. Детский мир и Хрестоматия. — Москва-Ленинград, «Издательство Академии педагогических наук РСФСР», 1948 г.
↑ 123Флегонт Арсеньев Охотничьи рассказы. — СанктПетербургъ. Въ типографіи Н. Тиблена и комп. 1864 г.
↑ 12Шеллер-Михайлов А.К. Дворец и монастырь. Москва, «Советский писатель - Олимп», 1991 г.
↑ 12Н. И. Березин, «Пешком по карельским водопадам» с 60 рисунками художника И. С. Казакова и оригинальными фотографиями автора, с 5 карточками в тексте. — С.-Петербург : Типография Товарищества «Общественная польза», 1903 г. 193 с.
↑ 12В.О.Ключевский. Русская история. Полный курс лекций. Лекции 18 ― 29. — М.: Мысль, 1995 г.
↑ 12А. Штейнберг. «Вторая дорога». М.: Русский импульс, 2008 г.
↑ 1234Паустовский К. Г. «Повесть о жизни». Книга 4-6. Время больших ожиданий. Бросок на юг. Книга скитаний. — М.: «АСТ, Хранитель, Харвест», 2007 г.
↑Венедикт Ерофеев, Собрание сочинений в 2 томах. Том 1. — М.: Вагриус, 2001 г.
↑ 12Дьяконов И. М. Книга воспоминаний (1995 год). Фонд Европейский регионального развития. Европейский Университет Санкт-Петербурга. Дом в Санкт-Петербурге, 1995 г.
↑ 123Амосов Н.М.. «Голоса времён». — М.: Вагриус, 1999 год. – (серия: Мой 20 век)
.svg.png){kind=logo}
