Эдуард Сергеевич Старков

Я такой дурной — значит, так и надо!^[1]

Распятье Христа, согретое грудью,
В день Сатаны станет больным.

Химера огромного мира тенью легла над галактикой…

Больная любовь, согретая кайфом,
В день моей точки станет смелей;
Она, улетевшая ночью,
Сгорит, и я вместе с ней.^[2]

Я сам когда-то верил во всё это,
Я сам когда-то был поэтом,
А теперь я не знаю, о чём петь,
Остаётся только смотреть, как
Плавают кораблики, построенные трупами.

А тот, кто спел свою песню, тому повезло,
Тот успел воскреснуть всем смертям назло.

Вальс мёртвых женщин, казнённых на гильотине,
Каждый день звучал, звучит и будет звучать.
Я отдам все цветы одной балерине,
Отдам, и с чистым сердцем пойду умирать.

Кто всё выдержал — тот ушёл.

Жил торопясь, помер спеша,
Хоронили впопыхах, а душа...
Здесь, рядом.

Мне двадцать лет, а я не верю никому, кроме Бога.

Эту женщину били-гвоздили,
Приколачивали и душили,
Убивали, но так и не убили.
Её вешали, её жгли на кострах,
Её пепел живёт на всех площадях,
Её душа жива, несмотря на то, что
Её тело давно превратилось в прах.
Её имя — Свобода,
Её сестра — Независимость.

У кого-то со звездой в душе горел огонь,
Мне хотелось сказать: «Оставайтесь собой».
Но они становились друзьями тех,
Кто стремился погасить огонь в душе ногой.
Мне казалось, что всё это — кошмарный сон,
Закрывал глаза, но проснуться не мог…

В одиночной камере моей души
Даже клопы дохнут от тоски.

Карма мира покрыта жиром!

Я вижу столько знакомых лиц,
Но ни одной пары добрых глаз.

Похорони меня на крыше.
Мне кажется, что крыша — Рай.

Ну вот, мы и похоронились.
Пора бы помянуть себя.

Я давеча слышал смешной анекдот,
Долго смеялся, потом ревел.
Мать сказала, что мол, это пройдёт,
Что в моих закромах много плевел.

Я бы тоже хотел быть красивым,
Но я не люблю одеваться в гранит.

Я — бездна без дна, без покрышки.

Я буду Джоном Ленноном,
Ты будешь Йоко Оно,
Когда меня убьют,
Поплачь на моей могиле.

Куда подевались цветы?!
Кто оторвал кусок солнца?!
Оставьте хоть звёзды в покое!

Кто я? Я — август. Стоя в пыли, я смотрю, как улетают к югу журавли.

Пётр живёт в тайге
Вот уже третий год.
Пётр ушёл от людей,
Он ушёл от мирских хлопот.
Он просто устал от жизни
И не держит зла на людей,
Но было время,
Он был носителем великих идей.

Где я? Я в шоке.

Седьмая галактика, планета Футурия,
Тринадцатый квартал города грёз,
Дом скорби, палата двести сорок три,
На жёлтом подоконнике в позе «лотос» умирает юный старик —
Последний житель Земли.

Но в той половине неба, где жар свой пламень пронёс,
Из голубых зеркал рассвета выходит юный Иисус Христос.

Новые дворники, сторожа и кочегары —
Ни шагу назад…
Но и ни шагу вперёд.

Свинье плевать — она скотина.

В доме напротив Луны живёт шизофреник.
Я видел его вчера — он гулял по карнизам.

А весной только пальцы знают,
Как рвётся струна,
Когда кожа на них стёрта
До самых костей.

Там, где всё слёзное море выпито до дна,
Будет идти война.
И живые будут завидовать мёртвым,
Мёртвые будут завидовать тем, кто ждёт смерть,
Тем, кто ищет её в облаках.
Мёртвые знают, как легко умирать,
А живые боятся остаться в дураках.

Зачем старик напился злой отравы,
Зачем дышал слезоточивым газом?
Стаканы оказались правы:
Виной всему был старческий маразм!

Кто любит музыку, тот любит добрый голос,
А в данном случае, вся музыка в словах.
Кто бросил семя, тот увидит колос —
Да будет хлеб на всех земных столах.
Но ведь не хлебом же единым жил художник,
Который мамонта в пещере рисовал,
И, затаив дыханье, шёл так осторожно,
Мимо цветка, в ущелье между скал.

На белой копоти высоких потолков
Оставлен отпечаток чёрных рук,
Среди развалин и вонючих гнойных слов
Читает бабушкины письма грязный внук.
Здесь он поджёг свою печальную гитару,
Разбавил спиртом стопроцентную тоску,
Послал записку другу-санитару,
Растёр скупые слёзы по виску.
Петля готова, нервы празднуют успех.
Помилуй, Бог, прости ему сей грех.
Он — сам себе судья и сам палач.
Труба, труби, трубач, над трупом плачь!

Все самовары в крови,
Весь холодильник в аду.
Ты меня не зови,
Я застрял во рту
Дохлой акулы.

Ада нет,
Рая нет,
Радость есть бред.

Одинокая сука воет, потомство скулит.
Кобеля расстрелял на шапку белобрысый козёл.
Лес завонял тухлым мясом, болото болит.
Я не смог ничего сделать, я просто ушёл.

Только не надо спасать меня от смерти,
Спаси меня от жизни!

Огонь должен жечь!
Вода должна течь!

Я упал в большую пропасть,
Я хотел увидеть тайну,
У меня разбито сердце,
Знаю, это не случайно.

Крылья падших ангелов
Уносил рассвет,
Северные шорохи
Подбирал Сатурн,
Звездопады млечные
Целовала грязь,
Туча двестиглазая
Не пришла на связь.

Я — тень моей тени,
Нечистая сила, чистая лужа воды,
Воплощение седьмой,
Перевёрнутой временем,
Планеты по имени Льды.

Моя сестра — марсианка,
А я — житель Луны.
Я — самый первый житель Луны.
Мой друг Вася — землянин,
Он король белизны,
Он любит поесть белены.
Я тоже когда-то ел белену,
Я видел в этом большой прок,
Теперь я — лунный игрок.
Мой друг Вася услышал меня,
Он скоро прибудет ко мне.
Мы вместе будем жить на Луне.
Потом прибудут все остальные,
Те, кто любил слушать небо.

Моя гитара повесилась.
Моя гитара мертва.

Моя мечта размечталась,
Она ушла от меня.
Все медиаторы стёрлись,
Струны не звенят.

Ничего не помню, ничего не знаю, своё имя забыл.
Пусть меня пинают, пусть меня распишут, я ремонтирую гробы
В похоронном бюро под названием: «Всем смертям назло»,
Всем смертям назло,
Всем чертям назло,
Себе на погибель.

Будет очень смешно, если Солнце сожрут крокодилы.
Будет жалко, если Луну обольют керосином.
Мне страшно, я лучше сдохну, чем видеть могилы,
В которых хоронят людей так празднично и красиво.

Всё вижу, всё слышу и молю,
Тону в последних слёзных ручеях.
Не жду пощады божьей, ой, терплю,
Замешан на славянских на кровях.
Я здесь телохранитель Луны.

Здравствуй, Ад,
Я — твой брат.

Мама, разреши мне умереть.

Дети цветущего лотоса
Ходят по краю Вселенной,
Дети цветущего лотоса
Любят обыкновенно,
Дети цветущего лотоса
Никого ненавидят,
Дети цветущего лотоса
Никогда не обидят.

Я знал, чтобы кто-то выжил,
Я должен умереть.

Всевышний поёт и играет для нас,
Мы поём и играем Всевышнему.
Слава звезде семиглавой везде,
Из которой на время все вышли мы.

Умираю я, умираю,
Разлагаюсь на три пупа.
Помогают друзья, помогают,
Не далече уводит тропа.

Ветер в тайне хранит твой вздох.

Я подобрал смиренную душу,
Висевшую в чудесах,
Приштопал к ней жадные крылья,
И вместе с ней в небесах
Затеял наземные игры.

Говна на ложке сберегли
Для одуревшего Антошки.

Священные книги лежат перед тобой.
Попробуй возьми их и прочитай.

Язык отвык от суеты
И хочет трахнуть нас, а ты
Пусти его в капкан страстей,
Забудь гостей, пропавших днём,
Войди в меня, а я — в тебя.
Алё–алё, весна, приём!

Душа, мороку выправи!

Всё было в снах предрешено.

Любовь до гроба не отпустит.

Жизнь без цветов — как без детей.

А янь — ничьянь поэзиянь.

А чё все книжки про печаль? Её вокруг — полным полно.
Кровью любовь зря захаркали в библиотеках и в кино.

Брёвна умеют греть и плакать.

За что ж и вы убили Бога, который знал вас наизусть?^[3]

Тексты у нас про жизнь, про любовь, про ненависть и про зло. Про добро и про все. Ну а вообще, про жизнь тексты. Ну конечно, можно про них сказать, что они такие, слегка такие эзотерические, может быть даже не слегка - с таким уклоном в эзотерику тексты.^[4]

Можно смело сказать, что мы играем оккультную музыку. Поэтому она не нравится домохозяйкам. Если домохозяйки начнут слушать такую музыку и относиться к ней всерьёз, то было бы неплохо. Прогресс пошёл бы быстрее на планете.^[4]

FUZZ: Какие у тебя отношения с обществом?
Эдик: С обществом? Так вот такие отношения: иду по улице, а меня нацистом называют. Мать родная меня называет... теперь никак не называет. Считает меня дебилом с соседкой и говорит: «Теперь у меня дома свой Сукачёв завёлся» - они Сукачёва считают фашистом. Кругом политика.^[4]

«Химеру» я дарю.^[4]

FUZZ: Менялась ли «Химера» стилистически?
Эдик: Нет, стилистически она не менялась. Даже начиная с «Депутата Балтики» вообще ничего не менялось, стилистически - менялось только звучание. А мысль-то одна, идея-то одна и та же идёт через всю жизнь.
FUZZ: Какая идея?
Эдик: Всё выше, выше и выше. К звёздам. К солнышку. Ну, да, много полезного почерпывается из творчества.^[4]

На самом деле, самое плохое и самая такая фигня, это как запара. Когда человек начинает париться.^[4]

Просто вот нравится людям беситься, музычку всякую играть - пускай играют. Нравится кому-то за станком стоять, фигурки точить - так пускай точит. И всё, и никто не будет в обиде. А если тебе не нравится сидеть в библиотеке, каждый день туда ходить, в подвалах - так и не сиди там.^[4]

Мы вообще панк не играем, и хардкор не играем, мы просто рок играем.^[5]

О. Ходаковская: Почему команда называется «Химера»?
Э. Старков: Слово красивое.
О. Ходаковская: И всё?
Э. Старков: Да.
О. Ходаковская: Ну, а как оно появилось на свет?
Э. Старков: Как появилось на свет?
О. Ходаковская: Да.
Э. Старков: Как вся вселенная.^[6]

…я стал слушать рок-н-ролл, и другую, более разнообразную музыку, вот поэтому мне самому тоже захотелось поиграть.^[6]