Правосудие

А судьи кто?

...настоящим хозяином в обществе является тот, кто творит суд над преступниками.

Всегда везде для всех да будет правый суд.

Вы просто не представляете, сколько всего может не запомнить человек, если он вызван в качестве свидетеля.^[1]

Даже самое обоснованное убеждение ничего не значит на весах правосудия.

Если хочешь быть беспристрастным судьёй, смотри не на обвинителя, а на самое дело.

За малый грех не попрекай жестоко и смертный суд не выноси до срока.

Детективные сериалы заканчиваются в самый подходящий момент — после ареста преступника и до вынесения судебного приговора.^[1]

Если нет следа, то нет и суда.

Заставьте самого беспристрастного судью разбирать своё собственное дело, и посмотрите, как он начнет толковать законы!

Известно, что суть дела — это область самих тяжущихся, меж тем как форма — это достояние судей.

Идея судебного процесса заключается в том, что, если заставить двух лжецов разоблачать друг друга, правда выплывет наружу.^[1]

Когда высказалось правосудие, следующее слово должно быть за человечностью.

Когда человек судит сам себя — это ведь тоже самосуд!

Не берись судить других, прежде чем не сочтешь себя в душе достойным занять судейское место.

Не показывайте мне кодекс — покажите мне судью.^[1]

Не суди о своем величии по своей тени при заходе солнца.

О честности обвинителя лучше всего судить по самому обвинению.

Обвинить можно и невинного, но обличить — только виновного.

Обычно подсудимый считается виновным до тех пор, пока он не докажет свою влиятельность.^[1]

Он до того усердный судья, что, будь его воля, всегда выносил бы обвинительный приговор обеим сторонам.

Опаснейший подводный камень для правосудия — это предубежденье.

Оправдание преступника — это осуждение судьи.

Полевой суд, пулевой суд — а суда всё не видно!^[2]

Правосудие есть основание всех общественных добродетелей.

Прекрасно сказано, что в споре двух сторон
Суд обе стороны обязан выслушать.

При отсутствии справедливости, что такое государства, как не большие разбойничьи шайки; так как и самые разбойничьи шайки что такое, как не государства в миниатюре?

Смотришь порой на происходящее и думаешь: у Фемиды что, глаза завязаны?

Судьи должны помнить, что их дело — истолковать закон, а не даровать его.

Судья — это говорящий закон, а закон — это немой судья.

Судья, осуждающий невиновного, осуждает самого себя.

Суд прощает воронов, но не прощает голубок.

Суд: место, где Иисус Христос и Иуда Искариот находились бы в равном положении, с небольшим
перевесом в пользу Иуды.^[1]

Суд присяжных состоит из двенадцати человек, которые должны решить, чей адвокат лучше.^[1]

Суд присяжных состоит из двенадцати человек, обладающих средней необразованностью.^[1]

...суд стои́т прямой, да судья сидит кривой...^[3]

Судить о чем бы то ни было надо, опираясь на разум, а не общее мнение.

Судья не верит присягам. Он и сам присягал.^[1]

Тот, кто обращается к судье, держит волка за уши.

У наказываемого не остается повода упорствовать против исправления, если он сознает, что наказан не в порыве гнева, а на основании беспристрастного изобличения.

Фемиде без меча чаши в голову бросают.

Честный судья осуждает преступление, а не преступника.

Этот судья готов повесить любого, кто высморкается на улице без платка, но отменит свой приговор, если не будет доказано в точности, какой именно рукой он сморкался.^[1]

Судья, который основывает свое решение на вероятных намерениях преступника, ― это турецкий паша, герой произвола, а не европейский юрист. Кто подсыпал сахару в питье, воображая, что он подсыпает мышьяк, не может быть осужден, как покусившийся отравитель, потому что в этом случае решение пришлось бы основать на вероятной догадке, что обвиненный хотел совершить преступление, а догадки не могут служить основанием решения; чтобы человека признать покусившимся отравителем, необходимо, чтобы он дал выпить вещество, которое есть яд, на основании бесспорных данных науки. Чтобы осудить человека за возбуждение ненависти и презрения, необходимо, чтобы чувства эти действительно были возбуждены сочинением.^[4]

Частный способ восстановления нарушенного права руками потерпевшего или истца, т. е. месть в точном смысле (самоуправство), в историческую эпоху не существует: она входит в различные комбинации с родовой, общинной и государственной судебной властью, которые уяснены при изложении уголовного права. Судебная власть главы семьи или рода (указанная при изложении семейного права) естественно переходит во власть судить «челядь», т. е. рабов и изгоев. Существование у нас владельческого суда в XI-XIV вв. не подлежит сомнению. «А холопа и половника не судити твоим судьям без господаря», ― говорится в договоре новгородцев 1307 г. Ян на Белоозере спрашивает о волхвах, чьи они смерды, перед тем как приступить к суду над ними.^[5]

Сидя за столом в старом боярском кафтане, отороченном узеньким золотым галуном, с длинными густыми усами, всякое дело выслушивал сам этот страшный человек, перед которым никто не смел садиться и во двор к которому никто не имел права въезжать (даже сам царь Пётр выходил из одноколки у ворот). Словом, судила та исключительная суровая личность, подобные которой, по русским приметам, нарождаются в целое полустолетие один только раз. Конечно в эти времена охотливее, чем в другие, советовали не бояться суда, а бояться судьи: суд стоит прямой, да судья сидит кривой. В его руках закон был дышлом: он его куда хотел, туда и воротил. «Зачесали черти затылки от его расправы», и долго сохранялась в народе память о «петропавловской» правде, все время пока поддерживалась она робкими, медленными и неудачными попытками к истреблению в корне тех поводов, которые породили самую пословицу.^[3]

Полвека тому назад, взяточничество в судах было у нас нормальным принципом, на который даже и не жаловались, ибо находили его натуральным и неизбежным. Император Николай решил искоренить судейские поборы и средством к тому указал просто перемену судей. -- Потребовалось создать новых людей, и их создало учреждение специального училища правоведения. Детям, поступавшим в это училище, внушали, что они рыцари честности, подготовляли их юридически и рассылали во все концы России. Между новыми судьями, конечно, на первый раз, не было таких знахарей, как между старыми, новые судьи подчас ошибались, как ошибается всякий, кто что-нибудь делает, но все они без исключения принялись за дело от души и сослужили службу неоцененную. Сделанный ими переворот в судах -- принадлежит уже истории,-- да и самое училище правоведения, так кстати учрежденное, теперь уже едва ли необходимо; но факт остается ясным и назидательным. Обстоятельствами тут была восприимчивость юношеской почвы, влияние же выразилось в умении этой почвой воспользоваться.-- Поступая в училище 12-ти, 13-ти лет,-- мальчик уже чувствовал себя будущим воителем за правду. Этою мечтой питалось его детское воображение. Прошли детские годы; мечта эта сделалась действительностью, и Россия получила тех людей, которые были ей нужны… — Отрывок из неизданного сочинения о России, 1880 год ^[6]

Идя по улице, я видел, как два кучера дрожек (этого русского фиакра) при встрече церемонно сняли шляпы: здесь это общепринято; если они сколько-нибудь близко знакомы, то, проезжая мимо, прижимают с дружеским видом руку к губам и целуют ее, подмигивая весьма лукаво и выразительно, такова тут вежливость. А вот каково правосудие: чуть дальше на той же улице увидел я конного курьера, фельдъегеря либо какого-то иного ничтожнейшего правительственного чиновника; выскочив из своей кареты, подбежал он к одному из тех самых воспитанных кучеров и стал жестоко избивать его кнутом, палкой и кулаками, удары которых безжалостно сыпались тому на грудь, лицо и голову; несчастный же, якобы недостаточно быстро посторонившийся, позволял колотить себя, не выказывая ни малейшего протеста или сопротивления — из почтения к мундиру и касте своего палача; но гнев последнего далеко не всегда утихает оттого, что провинившийся тотчас выказывает полную покорность.

— Ну вот! Это-то я и хотел сказать. Несчастный, ты умер по приговору суда, от цикуты! <...>
— Скажи же мне: смерть от водянки доставила тебе большое наслаждение?
— О, злой Сократ, не смейся надо мной! Говорю же тебе: она принималась душить меня три раза… Я кричал, как бык под ножом мясника...^[7]

...население здешнее не знает правосудия и живет без суда. Где чиновник имеет право по закону без суда и расследования наказать розгами и посадить в тюрьму, и даже послать в рудник, там существование суда имеет лишь формальное значение.

Да не будь вашего брата на свете, никто бы и ночи одной не уснул спокойно, всё бы думалось: нет ни правды, ни управы на зло в свете, — не зевай, значит, человече, а то зарежут. Ну, а когда вы, господа судейские, сошлёте сотню-другую божьего народца в компанию к Макаровым телятам, — всё поспокойнее.^[8]