Авто́бус (сокращение от автомобиль-омнибус) — безрельсовое моторное транспортное средство, предназначенное для перевозки девяти и более пассажиров и способное свободно маневрировать на дороге. Автобусы приводятся в движение чаще всего топливным двигателем: бензиновым, газотопливным или дизельным. Бывают также суперкондесаторные и аккумуляторные автобусы (электробусы). Автобусы длиной менее 5,5 м называются микроавтобусами.
Предшественниками автобуса были дилижансы и омнибусы, многоместные повозки на конной тяге, омнибус перевозил пассажиров в городе, омнибус был маршрутным транспортом, а дилижанс осуществлял междугородные перевозки. Самый первый в мире автобус изготовил в 1801 году Ричард Тревитик (он же является изобретателем первого английского паровоза). Это была машина с паровым двигателем, способная перевозить восемь пассажиров. Первый в мире городской автобус с двигателем внутреннего сгорания вышел на маршрут 12 апреля 1903 года в Лондоне. В России автобус в качестве городского общественного транспорта впервые стал использоваться с июня 1907 года в Архангельске.
Автобус в афоризмах и кратких определениях
Около вокзала на площади со сквером посредине стоял автобус, а около него — целая толпа пассажиров, которые почему-то не решались садиться.[1]
...извозчики с прямолинейностью старых николаевских высказались и против метро, и против автобусов. Заодно они высказались против трамвая и такси.
Извозчики, мол, и сами решат великую транспортную проблему.[2]:34
Всё заволокло синим дымом, автобус покатил дальше, и, когда бензиновая завеса разодралась, Балаганов увидел, что Паниковский окружен небольшой толпой граждан.[3]
Нам попался странный автобус. Почти все его пассажиры и кондуктор были в трауре. Озадаченные этим, мы стали присматриваться. Оказалось, и на улицах прохожие по большей части носили нарукавные креповые повязки.[3]
Маленькая беленькая собачонка ринулась в автобус, мигом спряталась под тот особенный автобусный диванчик, на котором сидел я, и затаилась у моих ног. Пассажиры автобуса заметили это, но сделали вид, что ничего не заметили.[6]
Автобус в публицистике, эссеистике и документальной прозе
Сидячие места есть не только в трамваях или автобусах — их много и в науке. Здесь их занимают не самые проворные, как в общественном транспорте, а и вправду убогие. Не те, кому далеко ехать, а кому долго дремать.
Когда проспишься, когда похмелье придавит, поступай, как московские водители автобусов: чайная ложка нашатырного спирта на стакан воды. Выпил ― и похмелился, вовремя к остановкам подъезжаешь.[7]
Со станции Тоннельная старенький открытый автобус вез нас по горному серпантину через лесистые перевалы; в этом для меня, много ездившего по горным дорогам, не было ничего нового, только шоссе было менее благоустроенным, и по краям его не было норвежских грубо вырубленных гранитных блоков-тумб. Моря почти не было видно из-за клубов пыли, когда мы спустились на равнину, да и смотреть не хотелось; ехали мы целый день, у нас пять раз лопались покрышки, а за несколько сот метров до конторы автобусных перевозок пришлось вообще снять одно колесо; автобус ещё пытался ехать на трех колесах, но затем нам было предложено дотащить вещи самим.[11]
— Игорь Дьяконов, «Книга воспоминаний» Глава третья (1926-1928), 1995
Помню, в Азии мне всюду попадались на глаза толпы американских туристов преклонного возраста ― и в японских храмах Киото, и у скалы Сигирия на Шри-Ланке, и у колонн Баальбека в Ливане. Удивлялся: что их гонит в такую даль? А ведь туристский автобус ― это убежище от одиночества, если сбережения позволяют.[9]
— Всеволод Овчинников, «Своими глазами», 2006
Автобус в беллетристике и художественной прозе
Около вокзала на площади со сквером посредине стоял автобус, а около него — целая толпа пассажиров, которые почему-то не решались садиться.
— Что ж не садятся-то? — спросила старушка с арбузом под мышкой.
— Шофёр пьяный.
— О, господи, батюшка!
— Обидели небось чем-нибудь, — вот и пьян, — отозвался рабочий с мешком. — Ведь это ежели образованного человека чем тронули, так он сам сумеет так напакостить, что век будешь помнить, а нашему брату что?.. Только всего и облегчения, что матюшком пустишь или пьян напьешься.
— Ну, что за безобразие, задерживают из-за пьяного! — крикнула нервная дама в шляпе с ягодками. Рабочий посмотрел на нее.
— Конечно, как господа, так они по душе к тебе не подойдут, ежели ты, скажем, выпил и на должность пришел, или замедление из-за тебя какое вышло. Тут, боже мой, пыль поднимут!.. А сам и едет-то всего либо на именины, либо в карты играть… А свой брат, рабочий, никогда не осудит. Иной раз толканет тебя как следует кто-нибудь, хочешь его смазать за это, а как увидишь, что пьяный, так сердце и отмякнет сразу, еще и через улицу переведешь.[1]
В горячей дискуссии о том, что нужнее для Москвы — метро или автобус — мнения резко разделились. Образовались лагери метрополистов и автобусианцев.
Метрополисты полагали, что только метро может спасти Москву. Автобусианцы же утверждали, что были мы без метро, и никакого метро нам не надо», хватит автобусов.
Одни лишь извозчики с прямолинейностью старых николаевских высказались и против метро, и против автобусов. Заодно они высказались против трамвая и такси.
Извозчики, мол, и сами решат великую транспортную проблему. Но Моссовет нашел четвертое решение:
— И метро и автобус![2]:34
— Ну-ну, — шептал Балаганов. — Давай, старик, давай!
Но в то же мгновение блеснули стекла, тревожно промычала груша, затряслась земля, и большой белый автобус, еле удержавшись на колесах, резко осадил на средине мостовой. Одновременно с этим раздались два крика:
— Идиот! Автобуса не видит! — визжал Паниковский, выскочив из-под колеса и грозя провожатому сорванными с носа очками.
— Он не слепой! — удивленно вскричал Корейко. — Ворюга!
Все заволокло синим дымом, автобус покатил дальше, и, когда бензиновая завеса разодралась, Балаганов увидел, что Паниковский окружен небольшой толпой граждан. Вокруг мнимого слепого началась какая-то возня. Балаганов подбежал поближе. По лицу Паниковского бродила безобразная улыбка. Он был странно безучастен ко всему происходящему, хотя одно ухо его было таким рубиновым, что, вероятно, светилось бы в темноте и при его свете можно было бы даже проявлять фотографические пластинки.[3]
Мы, конечно, подозревали, что в Афинах не ахти какая передовая охранка, уж во всяком случае не «Интеллидженс Сервис», но такого простодушия и южной беззаботности все-таки не ждали.
Мы торопливо вскочили в автобус, не попрощавшись с Павлидисом. Он нисколько не обиделся и снова приветственно помахал нам вдогонку шляпой.
Нам попался странный автобус. Почти все его пассажиры и кондуктор были в трауре. Озадаченные этим, мы стали присматриваться. Оказалось, и на улицах прохожие по большей части носили нарукавные креповые повязки. Что бы это могло значить?
Автобус остановился напротив кофейни. На тротуаре за мраморными столиками сидели люди. Одни играли в нарды, другие резались в карты, бросая их на специальную войлочную подстилку, одни пили кофе из маленьких чашечек, другие — чистую воду, а перед каким-то толстяком, как видно отчаянным кутилой и прожигателем жизни, стояла высокая стопка пива и лежала на блюдечке закуска — большая блестящая маслина с воткнутой в нее зубочисткой. И большинство этих деловых людей тоже носило траур.[3]
А мы с мамой поехали на лифте. Приехали вниз, а этот дядя с чемоданами уже внизу. Я ему сказал, что мы к бабушке поедем на автобусе. А автобус ― это такой автомобиль, как вагон. Там скамеечки мягкие, как диванчики, а впереди комнатка маленькая, как стеклянный шкафчик. Там шофёр сидит и правит, куда ехать. Мы с мамой сели на скамеечку в автобусе. И я сел к самому окну, чтобы смотреть. А впереди нас сидел дядя-военный. Очень большой. И мне не видно было, как шофёр правил.[4]
На площади Сережа с тетей Пашей сели в автобус, на детские места. Сереже редко приходилось ездить в автобусе, он это развлечение ценил. Стоя на скамье коленями, он смотрел в окно и оглядывался на соседа.[12]
— Вера Панова, «Серёжа», 1955
...в любой, даже самой безнадежной ситуации, всегда есть минимум два выхода. Надо только найти правильный. В этом все дело. Объясню на конкретном примере. Ты после работы с пачкой пельменей заходишь в автобус. Ну, обстановку в автобусе в час пик ты знаешь: люди слиплись, как пельмени в пачке. Ты берешь за пять копеек билет, автобус трогается, и ты случайно, не нарочно, наступаешь кому-то на ногу. И не то чтоб на левую, и не то чтоб на правую ― на обе сразу. Ну, тот, кому ты ножки отдавил, говорит тебе, что ты дурак. Вот у тебя уже два выхода: сразу сойти или ехать дальше. Я бы, например, сразу сошел, но ты богатый, тебе нервных клеток не жалко, поэтому ты едешь дальше. Уже как дурак.[5]
Солнце довольно сильно пекло, и я в конце концов решил, что он погрузил жбан в холодную горную реку просто для того, чтобы сделать приятное мёду или даже самому жбану.
― Не потеряй жбан, он мне нужен для одного дела, ― сказал старик, когда я влезал в автобус.
― Не потеряю, ― ответил я, понимая, что означает его, якобы отвлеченный, интерес к жбану. Он стоял возле машины, терпеливо дожидаясь отправки. Я ему сказал, чтобы он шел домой, но он остался ждать, продолжая загадочно улыбаться, словно я опять пытался его в чем-то перехитрить. Кажется, он хотел увериться, что жбан с мёдом, по крайней мере, выехал в нужном направлении. ― Передай Сандро, что орехи и кукурузу привезу, как только управлюсь! ― крикнул он после того, как автобус тронулся.[13]
Мигом отдали хозяину трешку, мигом добавили еще рубль, мигом связали удочки и покидали в мешок подлещиков. И вот мы уже бежали на автобус. Маленькая беленькая собачонка бежала за нами. Автобус мчался по шоссе, мы бежали вдоль дороги. И нам, и автобусу надо было сойтись в одной точке, у которой уже толпился народ. Эта точка называлась «Карманово». Автобус все-таки нас опередил. Он уже стоял, а мы еще бежали, но шофер-добряк видел нас, бегущих, и не торопился отъехать. Мы добежали, мы ввалились в автобус, мы сбросили рюкзаки, мы уселись на эти особенные автобусные диванчики, мы устроились, и все пассажиры устроились, и мы могли уже ехать. Шофер почему-то медлил. Может быть, он прикуривал? Я глянул в открытую дверь автобуса и увидел на улице, на обочине шоссе, маленькую беленькую собачонку, чью породу так верно определил Боря. Она смотрела в автобус, шофер медлил или прикуривал. Мы уже сбросили рюкзаки и сидели на особенных автобусных диванчиках. Мы отирали мгновенный пот. Боря уже не спешил, он не опоздал. Шофер все прикуривал. Собачонка смотрела в автобус, на меня. Просто так, от нечего делать, по-лентяйски я сделал губами тот самый немыслимый и беспардонный звук, то самое «пцупцу», о котором я уже рассказывал. Маленькая беленькая собачонка ринулась в автобус, мигом спряталась под тот особенный автобусный диванчик, на котором сидел я, и затаилась у моих ног. Пассажиры автобуса заметили это, но сделали вид, что ничего не заметили. Шофер прикурил, двери закрылись, и мы поехали.[6]
В Боткинской больнице гроб, где лежал в костюме совсем чужой нарядный человек ― так сильно изменили его измученное стремительной болезнью лицо умелые санитары, вынесли из морга и поместили в похоронный автобус, стали рассаживаться по машинам, и в этой суматохе мама затерялась. Те, кто ехал в автобусе, думали, что она в машине, а ехавшие в машине, что в автобусе, и лишь когда через полтора часа, проторчав в пробках, добрались до далёкого и непрестижного Домодедовского кладбища, обнаружилось, что её нигде нет.[14]
— Алексей Варламов, «Купавна», 2000
Она расстегивала молнию зубами, и ей не нравилось, когда я ей помогал. Но сегодня у нее никак не получалось, и мне пришлось это сделать самому. Я гладил ее волосы и смотрел на автобус, раз за разом опрокидывающийся в чёрную пропасть. Мне казалось, что я тоже превращаюсь в такой автобус, который всё падает и падает, но никак не может упасть окончательно… А когда автобусу это наконец удалось, голова Геры поднялась к моему лицу. На ее глазах были свежие слёзы.[10]
На станцию Кемперлей
Забросил экспресс из Дижона
Двух русских беспечных людей,
Наверное, молодоженов. Покуда справлялся он О способах передвиженья (Автобус или фаэтон) ― Жена его в изнеможеньи
От качки ночного вагона
Присела на чемодан.
Свежело. На гравий перрона
Росой оседал туман.[16]
— Наталья Крандиевская-Толстая, «На станцию Кемперлей...» (из сборника «Дорога в Моэлан»), 1921
По Лубянке к Театралке
Мчится громко автобу́с.
Нам людей давить не жалко,
Потому что незнакома
Пионерам грусть![17]
Двух рачьих глаз взметнув огни,
Обдавши брызнувшею шиной,
С шофером пьяным прошмыгни
Шальной, взбесившейся машиной.
Чтоб тысячепудовый воз
Грузовиком встряхнулся, ― чтобы
Вдруг, остеклив, меня увез
Ночной, сверкающий автобус…
Как воздух твой суров, но я
Дышу тобой, Ноябрь![18]
— Михаил Зенкевич, «Ноябрь», 1926
Вокзальный свод, изогнутый как глобус, Остался сзади гулок и высок. И, затаив отчаянье и злобу, Стремительней чем взвившийся песок, Рванулись все в единственный автобус, Из близстоящих выжимая сок. Придушенная женщина орала ― Так бьется сердце Красного Урала… <...>
Однако, разбудив догадок рой,
Пущу по старому пути перо я:
Мы домом увлеклись, а той порой
Забыли про вокзального героя.
Итак, вернемся, вспомним: наш герой
В автобус порывался, землю роя.
Он бился, бил, оттаскивал, висел,
Но, как москвич, конечно, влез и сел.[19]
— Дир Туманный, «Домик в Свердловске», 1926
И снова автобус. В раму стекла
Пейзажем входила парадная улица
Скверами, львами, баранками тульца ―
И тут же накрестом в небо текла,
Призрачно отраженная сбоку
Призмою задних и боковых стекол.
И плавно кренила крыло, как биплан,
Улица, снятая план на план.<[20]
— Илья Сельвинский, «Пушторг» (Глава 1), 1927
Через окраину, через центр
Проносит меня автобус.
Солнце летит со всех сторон,
И вода закипает в шинах.
Автобус от солнца и от весны
Как золотая клетка.
Но вы по-декабрьски еще грустны,
Моя дорогая соседка.[21]
Мой голубой автобус
Уходит на бульвар.
Как мне понятна робость
Его туманных фар! Он весь как на эстраде, Под рыжей бахромой. И люди в листопаде Не ходят по прямой.
От парка и до парка
Он ветрами несом.
И осень, как овчарка,
Бежит за колесом.[23]
Спал ли я в эту ночь, ― «герой без поэмы», ― в помарках от шпал?
Спал, спасенный. Как сипай. Как спирит.
Вот… ― отпеты. «К Ахматовой» ходит автобус туризма.
У Гитовича ― камень. И камень ― скамья. Там я пью, окропляя. Один.
Там, где было два домика-ёлочки, там и теперь две дачки.
В одной не живет донна Анна. В другой ― друга нет.[24]
— Виктор Соснора, «Об Анне Ахматовой», 1978
Источники
↑ 12П. С. Романов в сборнике: Советский юмористический рассказ 20—30-х годов / Сост. Е. Глущенко — М.: Правда, 1987 г. — С. 525
↑ 12Ильф и Петров, Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска / сост., комментарии и дополнения (с. 430-475) М. Долинского. — М.: Книжная палата, 1989 г. — С. 185
↑Дьяконов И. М. Книга воспоминаний (1995 год). Фонд Европейский регионального развития. Европейский Университет Санкт-Петербурга. Дом в Санкт-Петербурге, 1995 г.
↑Панова В.Ф., Собрание сочинений: В 5 т. Том 3. — Л.: «Художественная литература», 1987 г.
.jpg)
